Возвращение с пастбищ
Шрифт:
— Ну, как вам наши ворота?
— Ничего… крепкие, — молвил Крылечкин, несколько озадаченный таким началом.
— Ни один лазутчик не проскользнет, пока сами не впустим, — заверил профессор, кольнув Крылечкина пристальным взглядом. — Уловили?
— Уловил, — покорно согласился Крылечкин, размышляя, о каких это лазутчиках идет речь. Профессор протянул руку и взял со стола диплом. Видимо, он уже успел с ним ознакомиться, потому что, едва скользнув по тексту глазами, произнес:
— Н-да, баллы-то у вас не очень…
Баллы у Крылечкина были самые высшие, и это «не очень»
— Побаиваемся отличников, — с усмешкой пояснил седой, которого Крылечкин сначала принял за шефа. — Они обычно так прочно усваивают бесспорные истины, что потом никак не наберутся духу их опровергать.
— Так я пойду, Игорь Глебович, — подал голос сиреневый куст, чье цветение заметно пошло на убыль.
— Идите, — кивнул профессор. И, едва дверь за блондинкой закрылась, повернулся к Крылечкику. — Ну что же, попробуем взять вас, молодой человек. Зоопсихологи нам нужны… А мычать вы умеете?
— Н-не приходилось… — растерянно пробормотал Крылечкин.
— У нас придется, — заверил профессор. — Прямо сейчас вот и отправитесь на репетицию. Ну-ка, помычите чуток, хотелось бы уточнить ваш тембр.
— Коровы наши с норовом, — снова вклинился с пояснениями седой. — И мычат весьма темпераментно…
«Пригласите себе в шуты кого-нибудь другого! — выкрикнул Крылечкин, — А я вас потешать не собираюсь! И завтра же сообщу куда следует об издевательствах над молодыми специалистами…»
Но выкрикнул он все это мысленно. А сам тем временем, постаравшись придать лицу как можно более шутливое выражение, негромко помычал.
— Вас что, сегодня не кормили? — осведомился профессор. — Так, знаете ли, мычат коровы на последней стадии дистрофии, непосредственно перед кончиной. Если мы, юноша, будем так мычать, нас завтра же всех разгонят.
— Что поделаешь, — проговорил Крыленкин, еще надеясь свести все к шутке. — У меня и в институте-то по нему была тройка. По мычанию.
— У нас на тройку не пойдет, — покачал головой профессор. — У нас надо мычать минимум на четверку…
Он хотел сказать еще что-то, но в этот миг дверь приоткрылась, и в нее просунулась черная борода.
— Игорь Глебович, двадцати шкур не хватает…
— Так и не достал?! — поразился профессор.
— Утром обещают… — Бородач вдвинулся в комнату целиком, и Крылечкин узнал молодого человека, обронившего в коридоре странные слова о зверях.
Профессор рывком схватил трубку и нажал клавишу стоявшего на столе аппарата.
— Алло… Хрупов? Ты что, без ножа решил зарезать? Русским же языком было сказано: восемьдесят шкур! А ты сколько привез?.. Ах, завтра утром тебе обещали? Можешь подарить их своей бабушке!.. Нам сегодня нужно, сейчас! Неужели не понимаешь: подбить же надо успеть, приспособить… — Он бросил взгляд на часы. — Даю тебе, Хрупов, последний срок: до шестнадцати тридцати. Доставай, где хочешь!
Профессор в сердцах припечатал трубку к рычагу и, нервно поправив очки, прошелся по лаборатории.
— Работнички… С этим Хруповым того и гляди инфарктнешься.
— Я же предлагал перевести его в сектор дистанционного пастушества, — подал голос седой.
— Пастушества, —
— Научим, — уверенно пообещал бородатый Валера и жестом пригласил новичка следовать за ним.
В коридоре Крылечкин придержал провожатого за локоть возле фотопортрета рогатого страшилища.
— Так это и есть ваша новая порода?
— Она и есть, — кивнул бородач и зашагал такими широкими шажищами, что Крылечкиц едва поспевал за ним.
— А как коэффициент свирепости? — все-таки вспомнил он надпись на стене.
— Не жалуемся. — Бородач ответил на полном серьезе, будто и не уловил иронии.
— И куда такую зверюгу, для коровьей корриды?
— Ты с какого года-то?
— С семьдесят шестого.
— Вот и потерпи, пока старшие все расскажут. Я, братец, в семьдесят шестом уже первый раз влюбился.
— В яслях, что ли?
— Еще чего… В средней группе детсада!
Так, перебрасываясь редкими фразами, они дошли до конца коридора, спустились в полуподвальную галерею с прозрачным потолком, и движущаяся дорожка в две минуты доставила их к дверям коровника.
Это был обычный типовой четырехрядный коровник из сборного пластобетона. С автопоилками, с кормовыми и скребковыми транспортерами, с серебристыми трубами молокопровода, с кисловатым силосно-навозным душком, который не могли полностью заглушить озонаторы под потолком.
Только вот коров а коровнике не было. Вместо них в стойле хлопотали люди с коровьими шкурами. Шла массовая примерка. В одном месте шкуру только развертывали, в другом натягивали, в третьем «корова» уже шевелила головой и ногами, в четвертом мычала, — в общем, репетиция была в полном разгаре. Со всех сторон неслись голоса:
— Охрименко, недостоверно бодаешься!
— Сена, сена не забудьте подложить…
— Эй, Вано, хвостом-то кто за тебя будет помахивать?
— Значит, так: порошок разводим рано утром, чтобы полная иллюзия дойки…
— А ну, кончай курить! Какая же ты к черту корова, если дым из ноздрей?!
Крылечкин шел рядом с бородатым Валерой по проходу мимо деловито мычащих, бодающихся, помахивающих хвостами сотрудников, и в голове его четко печатался примерно такой газетный текст: «Молодой специалист К., в недавнем прошлом активист институтского „Комсомольского лазера“, в первый же день работы помог разоблачить группу махинаторов, свивших гнездо на одной из экспериментальных ферм…»
Тут бородач подвел Крылечкина к стойлу, где лежала на соломе вакантная рыжевато-белая шкура. Впрочем, скорее это было нечто вроде коровьего чучела. Подбитое изнутри какой-то упругой пористой массой, с искусно приделанной рогатой головой и правдоподобнейшим выменем, изделие это нуждалось лишь в паре статистов, чтобы выглядеть стопроцентно живой производительницей молока. Причем именно такой свирепообразной, какая красовалась на стене в коридоре.