Возвращение с Западного фронта (сборник)

Ремарк Эрих Мария

Я отодвинул свое кресло в угол ложи. В этом положении я не видел ни сцены, ни бледных лиц зрителей. Я только слушал музыку и смотрел на Пат.

Музыка к «Сказкам Гофмана» околдовала зал. Она была как южный ветер, как теплая ночь, как вздувшийся парус под звездами, совсем не похожая на жизнь. Открывались широкие яркие дали. Казалось, что шумит глухой поток нездешней жизни; исчезала тяжесть, терялись границы, были только блеск, и мелодия, и любовь; и просто нельзя было понять, что где-то есть нужда, и страдание, и отчаяние, если звучит такая музыка.

Свет

сцены таинственно озарял лицо Пат. Она полностью отдалась звукам, и я любил ее, потому что она не прислонилась ко мне и не взяла мою руку, она не только не смотрела на меня, но, казалось, даже и не думала обо мне, просто забыла. Мне всегда было противно, когда смешивали разные вещи, я ненавидел это телячье тяготение друг к другу, когда вокруг властно утверждались красота и мощь великого произведения искусства, я ненавидел маслянистые расплывчатые взгляды влюбленных, эти туповато-блаженные прижимания, это непристойное баранье счастье, которое никогда не может выйти за собственные пределы, я ненавидел эту болтовню о слиянии воедино влюбленных душ, ибо считал, что в любви нельзя до конца слиться друг с другом и надо возможно чаще разлучаться, чтобы ценить новые встречи. Только тот, кто не раз оставался один, знает счастье встреч с любимой. Все остальное только ослабляет напряжение и тайну любви. Что может решительнее прорвать магическую сферу одиночества, если не взрыв чувств, их сокрушительная сила, если не стихия, буря, ночь, музыка?.. И любовь…

* * *

Зажегся свет. Я закрыл на мгновение глаза. О чем это я думал только что? Пат обернулась. Я видел, как зрители устремились к дверям. Был большой антракт.

– Ты не хочешь выйти? – спросил я.

Пат покачала головой.

– Слава Богу! Ненавижу, когда ходят по фойе и глазеют друг на друга.

Я вышел, чтобы принести ей апельсиновый сок. Публика осаждала буфет. Музыка удивительным образом пробуждает у многих аппетит. Горячие сосиски расхватывались так, словно вспыхнула эпидемия голодного тифа.

Когда я пришел со стаканом в ложу, какой-то мужчина стоял за креслом Пат. Повернув голову, она оживленно разговаривала с ним.

– Роберт, это господин Бройер, – сказала она.

«Господин осел», – подумал я и с досадой посмотрел на него. Она сказала Роберт, а не Робби. Я поставил стакан на барьер ложи и стал ждать ухода ее собеседника. На нем был великолепно сшитый смокинг. Он болтал о режиссуре и исполнителях и не уходил.

Пат обратилась ко мне:

– Господин Бройер спрашивает, не пойти ли нам после спектакля в «Каскад», там можно будет потанцевать.

– Если тебе хочется… – ответил я.

Он вел себя очень вежливо и, в общем, нравился мне. Но в нем были неприятное изящество и легкость, которыми я не обладал, и мне казалось, что это должно производить впечатление на Пат. Вдруг я услышал, что он обращается к Пат на ты. Я не поверил своим ушам. Охотнее всего я тут же сбросил бы его в оркестр, – впрочем, для этого было уже не менее сотни других причин.

Раздался звонок. Оркестранты настраивали инструменты. Скрипки наигрывали быстрые пассажи

флажолет.

– Значит, договорились? Встретимся у входа, – сказал Бройер и наконец ушел.

– Что это за бродяга? – спросил я.

– Это не бродяга, а милый человек. Старый знакомый.

– У меня зуб на твоих старых знакомых, – сказал я.

– Дорогой мой, ты бы лучше слушал музыку, – ответила Пат…

«“Каскад”, – подумал я и мысленно подсчитал, сколько у меня денег. – Гнусная обираловка!»

Движимый мрачным любопытством, я решил пойти туда. После карканья фрау Залевски только этого Бройера мне и недоставало. Он ждал нас внизу, у входа.

Я позвал такси.

– Не надо, – сказал Бройер, – в моей машине достаточно места.

– Хорошо, – сказал я. Было бы, конечно, глупо отказываться от его предложения, но я все-таки злился.

Пат узнала машину Бройера. Это был большой «паккард». Он стоял напротив, среди других машин. Пат пошла прямо к нему.

– Ты его, оказывается, перекрасил, – сказала она и остановилась перед лимузином.

– Да, в серый цвет, – ответил Бройер. – Так тебе больше нравится?

– Гораздо больше.

– А вам? Нравится вам этот цвет? – спросил меня Бройер.

– Не знаю, какой был раньше.

– Черный.

– Черная машина выглядит очень красиво.

– Конечно. Но ведь иногда хочется перемен! Ничего, к осени будет новая машина.

Мы поехали в «Каскад». Это был весьма элегантный дансинг с отличным оркестром.

– Кажется, все занято, – обрадованно сказал я, когда мы подошли к входу.

– Жаль, – сказала Пат.

– Сейчас все устроим, – заявил Бройер и пошел переговорить с директором.

Судя по всему, его здесь хорошо знали. Для нас внесли столик, стулья, и через несколько минут мы сидели у барьера на отличном месте, откуда была видна вся танцевальная площадка. Оркестр играл танго. Пат склонилась над барьером:

– Я так давно не танцевала.

Бройер встал:

– Потанцуем?

Пат посмотрела на меня сияющим взглядом.

– Я закажу пока что-нибудь, – сказал я.

– Хорошо.

Танго длилось долго. Танцуя, Пат иногда поглядывала на меня и улыбалась. Я кивал ей в ответ, но чувствовал себя неважно. Она прелестно выглядела и великолепно танцевала. К сожалению, Бройер тоже танцевал хорошо, и оба прекрасно подходили друг другу, и казалось, что они уже не раз танцевали вдвоем. Я заказал большую рюмку рома. Они вернулись к столику. Бройер пошел поздороваться с какими-то знакомыми, и на минутку я остался с Пат вдвоем.

– Давно ты знаешь этого мальчика? – спросил я.

– Давно. А почему ты спрашиваешь?

– Просто так. Ты с ним часто здесь бывала?

Она посмотрела на меня:

– Я уже не помню, Робби.

– Такие вещи помнят, – сказал я упрямо, хотя понимал, что она хотела сказать.

Она покачала головой и улыбнулась. Я очень любил ее в эту минуту. Ей хотелось показать мне, что прошлое забыто. Но что-то мучило меня. Я сам находил это ощущение смешным, но не мог избавиться от него. Я поставил рюмку на стол.