Возвращение седьмого авианосца
Шрифт:
— Я по-прежнему не могу в это поверить. Даже несмотря на то, что стою на палубе «Йонаги», вижу его, ощущаю, — все это кажется сном. Кошмарным сном, Брент.
Брент поднял одну бровь.
— Они уничтожили Перл-Харбор, потопили «Нью-Джерси». Разве это не кошмар?
— Конечно, Кэтрин. Но мы нанесли удар по Триполи, разбомбили базы Каддафи в Мисратахе и Эль-Карариме и спасли Израиль.
— Мы? Ага, вы один из них, Брент. После Перл-Харбора они… — Кэтрин махнула рукой. — Эта банда убила вашего отца.
Упоминание
— Моя отец покончил с собой!
— Вы уверены?
— Разумеется. Адмирал Фудзита передал мне его последние слова.
— И вас это удовлетворило?
— Естественно. — Брент был настроен скептически. — Его честное слово.
— Вы один из них. Конечно. Еще один самурай. — Сказанные слова брызнули на Брента кислотой.
— Я не нахожу это предосудительным, — резко ответил он.
— Ох, простите, Брент, — извинилась Кэтрин, хватая руку офицера и глядя вверх на него, словно виноватая большеглазая девчонка, — я не хотела вас обидеть.
Глядя в мягкие влажные глаза, Брент почувствовал, что ее взгляд мог бы растопить льды Антарктики. И снова он ощутил горячее желание дотронуться до нее. Она, казалось, прочла его мысли и прошептала:
— Однажды мы оказываемся одинокими, Брент.
Корабль качнуло, и ее бросило к нему. С трудом Брент отвел глаза и продолжил рассказ.
— Они тренировались.
— Кто тренировался?
— Команда. В течение сорока лет не только летчики, но и все члены экипажа обучались на тренажерах. Цистерны с бензином и бочки с маслом были опечатаны, и все активно занимались физической подготовкой. Много старших офицеров умерло, но оставшиеся члены экипажа старели медленно, и, когда спустя сорок два года ледник раскололся, более двух тысяч четырехсот человек в великолепном физическом состоянии заняли свои места на прекрасно сохранившемся корабле и вырвались из плена.
— И тогда они вошли в историю.
— Мадам, — раздался позади них низкий голос. — Ваше время.
Вздохнув, Кэтрин обернулась и посмотрела на охранника.
— Я готова, начальник охраны. Снова в башню Тауэр.
Посмотрев на Брента и улыбаясь дразнящей улыбкой, девушка покинула мостик.
Напряжение спало, когда «Йонага» наконец обогнул мыс Горн и изменил курс на северо-восток в более теплые и дружелюбные широты.
— Откуда вы родом, Брент? — спросила Кэтрин ясным, тихим утром, наблюдая за полетной палубой, где шесть самолетов боевого патруля готовились к первому за прошедшую неделю вылету.
— Из Нью-Йорка. А вы?
— Сан-Бернардино, Калифорния. — Кэтрин подняла глаза к энергичному лицу. — Почему флот, Брент?
— Бредил морем.
— Семейное?
— Да. Мой отец был кадровым моряком — до офицера дослужился из матросов. Во время второй мировой войны он служил на
— Но он был капитаном гражданского судна «Спарта», когда «Йонага» потопил его.
Брент поежился.
— Правильно. После войны отец быстро поднимался по служебной лестнице и занимал пост атташе во многих странах мира.
— И поэтому вы стали лингвистом?
— Да. Не знаю, какой я специалист, но мой отец настаивал, чтобы я посещал закрытые частные школы, и я выучил японский, немецкий, французский, итальянский и даже немного арабский. В Саудовской Аравии.
— Вы учились в Аннаполисе?
— Конечно, где же еще?
— Извините, энсин. — И они оба засмеялись.
— «Спарта». Вы не ответили на вопрос о ней. Почему ваш отец стал ее капитаном?
Мысли Брента вернулись к причиняющим боль воспоминаниям, к годам учебы в средней школе, когда его любимая, похожая на ангела мама, улыбаясь, медленно умирала, превозмогая боль от пожирающего ее тело рака. И к отставке отца, к годам, проведенным у кровати матери, и наконец к ее смерти, которую она встретила как долгожданное облегчение. Но не Порох Росс. Его завертело, понесло, он стал прикладываться к бутылке. Только спустя год после глубокого запоя, закончившегося дракой с собственным сыном, Тед Росс вытащил себя из глубокой пропасти и вернулся к отрезвляющему очищению морем. Но затем «Спарта» встретила «Йонагу».
— Моя мать умерла, когда я учился в школе, — кратко сказал он. — Отец вышел в отставку, чтобы ухаживать за ней, и после ее смерти устроился плавать на торговое судно.
Кэтрин кивнула.
— Мои родители были дохо.
— Дохо — дословно соотечественники. Так называют всех японских эмигрантов, всех японцев, живущих за границей, — сказал он. — Япония всегда помнит о своих сыновьях и дочерях.
— Очень хорошо. Пятерка, энсин. — И затем с горечью добавила: — Ваши, я имею в виду Штаты, тоже никогда не забывают своих подданных. Мои родители были интернированы в Манзанаре с 1942-го по 1945-й. Они потеряли все.
— Трагедия. Но у них было двойное гражданство. Учитывайте время — паника, страх…
— Это был еврейский заговор!
— Еврейский?
— Да. Рузвельт сговорился с евреями, чтобы забрать собственность японцев, чтобы пенни обернулись долларами.
— Вы говорите как арабы, Кэтрин, — резко бросил Брент, вспыхнувший от злости, как чиркнувшая о коробок спичка.
Мимолетный ужас скользнул по лицу девушки, и она постучала сжатым кулаком себе по голове, словно наказывая себя.
— Я не это имела в виду. Я ненавижу Каддафи так же сильно, как и вы. — В ее голосе звучало искреннее раскаяние.