Возвращение в эмиграцию. Книга первая
Шрифт:
Классика классикой, но если попадался модный бульварный роман, тоже учитывались, а родители возмущались:
— Как вы можете читать такое!
Из французов «шел» у нас в то время Виктор Гюго. Мы по очереди оплакивали Гуинплена, Эсмеральду, Жана Вальжана и обиделись за Гюго после одной тети Лялиной истории к случаю. У нее в клинике был больной, образованный, по ее словам, француз. Так вот он на вопрос тети Ляли, кто, по его мнению, является самым выдающимся писателем Франции, подумал, вздохнул и ответил:
— Helas, Victor Hugo [10] .
Другой
10
Увы, Виктор Гюго. (франц.).
— А на каком же языке они писали?
Тот, без тени смущения, ответил:
— На французском, разумеется. У русских письменность отсутствует. Русский язык — диалект.
Мама смертельно обиделась и, кажется, была не очень почтительна с учителем литературы при расставании.
Helas — Увы! Во Франции многие были убеждены, что Россия — это заснеженная равнина, по которой бегают дикие звери. Даже открытка такая была. Мужик в лаптях, в армяке ведет на поводке белого медведя, а внизу написано: «Торг белыми медведями в Москве на Красной площади».
На день рождения тетя Ляля подарила мне энциклопедический словарь Малый Ларусс. Я была счастлива, носилась со словарем, разглядывала картинки. Но… в Ларуссе можно было прочесть, например, такое: «Суворов или Суваров, Александр. Русский генерал, родился в Москве. Подавил восстание поляков в 1774 году, боролся против революционных армий в Италии. Был разгромлен Массена под Цурихом. Это был очень способный генерал, но бессовестный и бесчеловечный». Все.
Со мной был случай. В самом начале учебы в лицее я услышала на уроке географии:
— Запомните, дети, самая большая страна в Европе — Франция.
Я подняла руку.
— Но, мадам, самая большая страна в Европе — Россия!
— Россия? Да будет тебе известно, Россия находится не в Европе, а в Азии. Сядь на место и не фантазируй.
Я села на место. Одноклассницы иронически на меня посмотрели.
Русские книги приносить в лицей не решалась, читала французские, и сама не заметила, как литературные мои успехи быстро пошли в гору. Мои сочинения стали частенько зачитывать вслух в классе. Мадам Байтоне, прекрасная литераторша, всегда огорчалась:
— И вот за такое прекрасное сочинение я вынуждена снижать отметку. Ах, как много ошибок!
Она
За чтение на уроке алгебры я чуть не вылетела из лицея. Преподавала этот кошмарный предмет некая мадам Симон, злючка, каких свет не видывал. Все девочки терпеть ее не могли. Любимым развлечением было воткнуть в шерстяную кофту мадам Симон булавку с ниткой, с рыбкой, вырезанной из бумаги, на конце, а потом подсматривать в щель двери, как она шествует по галерее с лихо развевающимся хвостиком.
Симон поймала меня на месте преступления. Подошла к парте, нагнулась, сняла с моих колен книгу. То были «Отверженные» Гюго.
— Вот, — подняла она над головой маленький томик, — полюбуйтесь!
Девочки оторвались от тетрадей и уставились на меня.
— Мало того, что эта особа плохо успевает по нашему предмету, она еще умудряется читать совершенно неприличные книги. Ступайте к мадам директрисе, и пусть исключение из лицея будет самым слабым для вас наказанием.
Я собрала ранец и отправилась получать самое слабое наказание, недоумевая по дороге, почему вдруг «Отверженные» Гюго неприличная книга.
Тоненькая и кудрявая мадам директриса погружена была в кресло. Ноги она водрузила на электрический камин: зимой в лицее было довольно прохладно. На коленях ее лежала толстая тетрадь, и в ней она что-то торопливо записывала. Приподнятые брови и строгий взгляд не предвещали ничего хорошего.
Но от легкого движения вперед, в мою сторону, конец пуховой шали соскользнул с плеча директрисы и попал на раскаленную спираль камина. Край шали вспыхнул мгновенно. Я отшвырнула ранец, в два прыжка одолела расстояние, разделявшее нас, сорвала горящую шаль и затоптала.
Что тут сталось с нашей строгой начальницей! Бледная, со слезами на глазах, она прижала меня к своей груди:
— Мое дитя! Мое дорогое дитя! Вы спасли мне жизнь! Вы совершили героический поступок! Нет, нет, не говорите ничего! Вы провинились, вас прислали за наказанием. Но такой подвиг искупает любую вину. Я вас прощаю. Идите обратно в класс.
Все это было экзальтированным преувеличением, — шаль она могла свободно затоптать сама. Растерялась, что ли? Но меня это спасло. Я возвратилась в класс.
— Как! — возмутилась Симон. — Вы осмелились ослушаться и не пойти туда, куда я вас отправила?
— Я была у мадам директрисы, она простила меня и велела идти на урок.
— Странно, — поджала губы Симон. — Садитесь.
Кажется, она засомневалась в здравом уме самой мадам директрисы.
Не желая испытывать судьбу, я дала зарок налечь на учебу.
Мама никогда не бранила меня за плохие отметки.
— Нет, нет и нет, — говорила она вечно спорившей с нею по этому поводу сестре, — ты не должна так говорить, Ляля. Наташа вовсе не лодырь. Она не может. Ты посчитай, сколько раз ее гоняли из одного класса в другой.