Возвращение в Освенцим-Биркена
Шрифт:
Те, кто на карантине, не работают, но старшая по блоку может заявиться в любой момент и отправить на работу. Она находит меня на верхнем ярусе койки: я свесила ноги вниз, по той простой причине, что на средней или на нижней койке их невозможно выпрямить. Я слушаю разговор других девушек, но сама в нем не участвую в силу своей застенчивости. Я могу думать только о брате и отце. Блочная сильно бьет меня по коленям
8
Корыто (нем.).
Карантин никак не связан с болезнями, это время для знакомства с лагерной жизнью. Никто ничего не объясняет, не дает тебе инструкций: ты просто учишься тут выживать или умираешь.
Я объединяюсь с той самой уроженкой Марселя, ее зовут Эме. Загрузить здесь, выгрузить там. Полное камней корыто невозможно поднять, поэтому я вынимаю один камень, второй. И так далее. Я не вижу, чтобы кто-либо наблюдал за нами, и кладу все меньше и меньше камней, три или четыре… Вот тогда неожиданно появляется девушка-солдат, которая должна была надзирать за нами на расстоянии. Она говорит по-немецки, и я ничего не понимаю, кроме того, что она разгневана. Мы еще не знаем правил: не смотреть в глаза, никогда не отвечать. Эме возражает ей: «Чего ты хочешь от меня? Я тебя не понимаю, необязательно разговаривать с нами так!». Немка замахивается прикладом и бьет Эме в бровь; открывается рана, затем следует целая серия яростных ударов, пока Эме наконец не падает на землю. Но и после этого немка упорствует, нанося ей сильные удары сапогами в живот, в голову, по ногам, в то время как Эме съеживается в комочек. Я стою позади и способна лишь повторять: Nicht Verstehen! Nicht Verstehen!,
Девушка-солдат успокаивается, поднимает Эме и заставляет нас снова класть камни в корыто. Чтобы убедиться, что мы держим темп, она идет рядом с нами всю дорогу, два, три, четыре раза подряд, пока не устает. Проходит несколько часов, лицо Эме перепачкано засохшей кровью, я не чувствую рук. Когда мы возвращаемся в барак, другие узницы забрасывают нас вопросами: «Что случилось? Что вы сделали? Ты упала?». Я в ужасе говорю: «Мы не должны им отвечать, мы не должны смотреть на них, только подчиняться». Блочная здесь, следит за нами взглядом. Она приближается к Эме, достает платок и осторожно вытирает ей лицо. Ей жаль Эме? Эме хватает ее за руку. Она кладет свой багровый, деформированный ударами палец на твердую и сухую ладонь капо, чертит на ней загадочные фигуры и начинает понемногу издавать нечто наподобие утробных звуков, сопровождая их взглядами и знаками. Она читает будущее блочной! Эме нашла избавление от своего несчастья: она импровизировала как хиромант. Этим она спасалась. С утра я только и способна думать, что о побоях. О руке капо, в которой колотушка хуже дубины. О теле Эме, брошенной умирать. Я решаю стать как можно более незаметной, никогда не бунтовать и со всем соглашаться.
Под пристальным взглядом капо во время перерыва мы усаживаемся в ряд. Утром все стараются быть в очереди среди первых. Наоборот, когда разливают суп, лучше занять очередь в конце: есть небольшой шанс, что тебе достанется кусок чего-нибудь со дна бочки. Но капо тоже ждет. Она внимательно следит и может размешать баланду. Та, кто захочет поменять место в очереди, рискует быть избитой остальными депортированными или, что еще хуже, очутиться в самом конце, когда уже не останется никакой еды. Поэтому лучше стоять там, где стоишь. «Суп», как и «кофе», напоминает грязную воду. Шансы найти в ней что-либо существенное ничтожны. Если в наши миски чудом попадает кусочек картошки, капо вылавливает его пальцами и кладет в ведро, которое держит у бочки, – для себя и своих подруг. Как и в случае с кофе, нас пятеро на одну миску. Поэтому у меня в голове лишь одна мысль: разжиться собственной миской.
Конец ознакомительного фрагмента.