Возвращение в темноте

ван Ластбадер Эрик

Тотчас же ящик в ногах кровати бесшумно открылся, и из его глубин поднялась длинная подставка, на которой стояли телевизор, видеомагнитофон, проигрыватель лазерных дисков и целая куча видеокассет и компакт-дисков.

На кровати лежала аккуратная стопка свежевыстиранных белых рубашек. Внутрь каждой рубашки была вложена картонка. Рядом лежала розовая квитанция из прачечной.

Что-то в этой картине насторожило Кроукера. Вложенные в рубашки картонки показались ему слишком толстыми. Своей биомеханической рукой он осторожно вытянул картонку из верхней рубашки, оказалось,

что это самая обычная папка.

Кроукер вздрогнул – на ней была наклейка с именем Сони Виллалобос.

В папке лежала выписка из ее медицинской карты, сделанная доктором Рональдом Стански. Причем в шапке бланка был указан адрес его клиники в Маргейте, а не частного кабинета в Вест-Палм-Бич. Значит, Соня была пациенткой доктора Стански?

Кроукер торопливо выдернул из второй рубашки еще одну папку и, к своему ужасу, увидел на ней имя Вонды Шеперд. Значит, она тоже была пациенткой этого Стански? Это не могло быть случайным совпадением. Обе папки содержали результаты одних и тех же анализов. Возможно, такова была стандартная процедура, но в обе папки было вложено по листочку, от вида которого у Кроукера волосы встали дыбом. Это были результаты весьма специфического анализа крови. Он вытащил третью папку и не поверил своим глазам. На обложке стояло имя Рейчел Дьюк. Дрожащей рукой он перелистал содержимое папки. В мозгу замелькали страшные догадки. Если он прав...

Он взглянул на квитанцию – прачечная-химчистка «Джиффи тайм». И адрес – где-то на Мексиканском бульваре. Адрес показался ему странно знакомым.

И тут Кроукер застыл на месте. До его слуха донесся какой-то слабый звук из гостиной. Он бесшумно передвинулся в другой угол спальни, откуда виден был коридор.

Там не было ни души. Кроукер вышел из спальни и на цыпочках направился к выходу. Дойдя до поворота, он остановился.

– Я не вижу тебя, – сказал чей-то голос. – Но зато я вижу твою тень.

Голос показался Кроукеру знакомым, и даже очень.

Он нарочито медленно вошел в гостиную. Там, в светлом мягком кресле сидел, забросив ногу на ногу, худощавый мужчина с янтарными глазами.

– Вижу, сама судьба все время сталкивает нас с тобой, Антонио, – сказал Кроукер.

– И в самые неподходящие моменты.

Его руки покоились на подлокотниках кресла.

– Могу я спросить, что привело сеньора в этот дом? – спокойно произнес Антонио.

Не сводя с него глаз, Кроукер ответил:

– Ты хочешь сказать, что тебе это неизвестно?

– Я хочу услышать это из твоих уст, – сухо ответил Антонио.

– Ты никогда не отвечаешь на мои вопросы, – возмутился Кроукер.

– Какие еще вопросы? – невозмутимо проговорил Антонио.

– Насчет Розы. Ты сказал мне, что любил ее. Но этого просто не может быть! Ведь ты убил ее! Ты отрезал ей голову, словно она была не человеком, а бессловесным скотом на бойне.

Человек с янтарными глазами долго ничего не отвечал, но внутри него что-то, несомненно, происходило. Обстановка напоминала затишье перед бурей.

– Да, – вдруг произнес Антонио странно спокойным тоном. – Это я убил Розу.

Он встал с кресла и угрожающе двинулся на Кроукера.

Однажды

Каменное Дерево сказал Кроукеру: «Человек может изменить свое имя, подделать документы, изменить даже черты лица с помощью пластической хирургии, но его всегда выдаст походка. Точно так же, как и отпечатки пальцев, походка человека является его уникальной и неповторимой чертой. Походку изменить невозможно. Даже если человек сломает ногу, его тело со временем приспособится к последствиям травмы, и прежняя походка вновь вернется к нему, пусть частично, но все же вернется».

Это был не Антонио, а его брат Хейтор. Кроукер прекрасно помнил скользящую походку Антонио. У этого человека была другая, угловатая и какая-то нетерпеливая походка.

– Интересно, о чем рассказывал тебе мой брат? – спросил Хейтор. – Сентиментальные воспоминания не в его стиле, или я не прав?

Он подошел так близко, что Кроукер почувствовал исходящий от него звериный запах. Похоже, этому человеку было наплевать на условности.

– И уж совсем напрасно он рассказывал тебе о смерти Розы Милагрос. – Он говорил медленно, спокойно, словно под воздействием транквилизатора. – Мне крайне не нравится, что он до сих пор думает о ней. Так он сказал тебе, что любил ее?

– А еще он сказал, что проклят, – произнес не без усилия Кроукер. – Теперь мне кажется, что вы оба прокляты.

Повернувшись, он направился через всю гостиную к выходу. Сквозь стеклянную дверь он видел пластикового аллигатора, беспечно качающегося на воде и не знающего, что очень скоро солнечные лучи испортят его пластиковую шкуру и тогда его отправят на помойку.

Кроукер чувствовал, что Хейтор идет за ним. Что ж, отлично, Кроукер был готов к этому.

– Однажды мне приснилось, что я попал в ад, – сказал Хейтор, словно продолжая прерванный разговор. Кроукер остановился у стеклянной двери, глядя на отражение Хейтора.

– Мне снилось, что я иду по пылающим головам грешников. Вернее, по их согбенным шеям, которые образовали своего рода дорожку. В конце этой дорожки стоял сам дьявол. – Хейтор скрестил на груди руки. – Каким представляет его сеньор? Наверное, одетым в красное, с рогами, хвостом и вилами в руках? Матерь Божья, вовсе нет! Дьявол оказался точно таким, каким его рисовала мне в детстве мать – голова акулы и тело прекрасной обнаженной женщины. – Он улыбнулся. – Моя мать всегда говорила, что я должен остерегаться дьявола. Не потому, что он страшен. Нет, сеньор, вовсе не потому. А потому, что он прекрасен, именно его красота и дает ему власть!

Этот человек раздражал Кроукера. Что скрывалось под его неестественным спокойствием?

– И что же случилось дальше, когда ты встретил дьявола?

– Я съел его, – мечтательно улыбнулся Хейтор. – Не колеблясь ни секунды, я выхватил свой скальпель и раскромсал его на мелкие кусочки. Я думал, от него воняет смертью и разложившейся плотью, но почувствовал запах и вкус роз! – Он облизнулся. – Моя мать всегда учила меня есть мясо только сырым. Она говорила, что, когда мясо варят или жарят, из него уходит вся сила. О, это было так вкусно!