Возвращение желаний (рассказы)
Шрифт:
После кофе в кафе они снова гуляли. По стылой холодной слякоти. Чавкающими осторожными шагами. Ведь под слякотью - лед и скользко. Можно упасть на спину, удариться головой и умереть.
– Как ты думаешь, - спросила Алина, - что будут делать лежачие старик со старухой?
– Лечиться, лечиться и лечиться, - ответил Алине Печенкин.
– Как завещал великий Гиппократ. Или, возможно, это завещал Эскулап. Что в принципе одно и то же.
– Не завещали они ничего такого, - сказала Алина.
– Это я заявляю как фельдшер.
– А кто завещал?
– сказал Печенкин.
– Не знаю, -
– Но кто-то же завещал, - сказал Печенкин.
– Не мог не завещать.
Они обняли друг друга и поцеловали. И постояли, слившись в едином порыве и в общем французском поцелуе. После поцелуя он пошел к себе, а она к себе. Разошлись они то есть по жилищам в соответствии с пропиской и постоянным местом жительства их семей и их самих. И даже успели к ужину. Алина успела ужин приготовить и подать мужу своему Петру Исидоровичу, совместно с ним нажитым детям Саше и Наташе, а также матери мужа Анне Васильевне Костюченко.
Когда они уже сидели за столом, в дверь дико позвонили. Пришел сосед. Он все время забывает или теряет ключ от собственной квартиры, приходит и говорит: "Можно пройти?" Обычно он бывает глубоко нетрезв. Лет ему около шестидесяти. Алина волнуется:
– Вы упадете.
– Та не, - говорит сосед.
– Я, как мартышка, перескочу.
И перескакивает с балкона на балкон.
После соседа ужин продолжался без приключений и перерывов. Пока сам собой не закончился.
А Печенкин успел прямо к накрытому клеенкой столу. Сел, начал есть венскую сосиску с хреном и вдруг неожиданно для себя и для окружающей его семьи громко, как бы это поточнее выразиться, ну, в общем - испустил дух. Семья положила вилки и посмотрела на Печенкина.
– Может, это давление?
– сказал Печенкин и смутился.
В подъезде кто-то чихнул три раза кряду. Кто-то вскрикнул и громко-громко зевнул. Кто-то открыл почтовый ящик. И закрыл его, скрежетнув металлом о металл. Газанула машина и уехала. Собрался дождь. Но не пошел. Что ему помешало, неясно. Видно, тайна сия великая есть.
x x x
III.
ВЕЧЕР
Шли по улице. Просто - шли и все. Шагали ногами по асфальту. Из-под ног вылетали брызги. И обрызгивали всех без разбора.
На земле лежал снег. В снег шел дождь. Вернее, шел дождь со снегом наперегонки. Снег был легче и белее дождя. Зато он тонул в дожде, и в лужах тоже тонул. Несмотря на лужи, холодало, от чего мерзли зубы и уши.
Следом не отставали от нас ни на шаг мужчина и женщина. Они говорили между собой. Женщина говорила: "Да нет, звонок был какой-то. Но сорвалось". А мужчина говорил: "Ну как всегда".
Встретился мальчик с дворовой собакой на руках. Собака выглядывала из отворота пальто и не лаяла. Сидела послушно. Боясь людей, которых шло много по случаю часа пик или, другими словами, ввиду окончания трудового рабочего дня. Они, эти люди, шли целевым назначением. С работы к себе домой. А мы тоже шли, но цели никакой не имея и тем более не преследуя, шли ниоткуда и никуда. Пока не дошли до старухи. Старуха побиралась и просила милостыню. Мешая народу идти:
– Завтра праздник, граждане, - повторяла она, стоя на тротуаре по ходу людского потока, и голос ее был не только хриплый, но и скрипучий. Поздрав-ля-ю.
Качур
– Крутая старуха, - сказал он и стал пересчитывать мелочь. Мелочи оказалось много и она не пересчитывалась. Люди обтекали нас, Качура и старуху, стремясь сесть в общественный транспорт как можно раньше и как можно удобней. Троллейбус размахивал сорвавшимися с проводов рогами. Мы и другие следили за движениями рогов. Следили и думали: "Порвет провода или не порвет? Или порвет?" Здесь же, в тесноте и обиде стояли в очереди за пассажирами маршрутки. Волнуясь - хватит ли на всех. Но пассажиров все прибывало. И маршрутки радостно загружались, уезжая одна за другой.
Девки-зазывалы сорванными голосами орали:
– "Правда", Калиновая, Образцова. Проезд пятьдесят копеек.
– Левобережный-три, два места. Проезд пятьдесят копеек.
– В человеке все должно быть, - сказал Басок.
– И глотка, и печень, и глаза, и зубы.
Он заразительно захохотал. Но никто не заразился. Коля вошел в телефонную будку и куда-то коротко позвонил.
– Поехали, - сказал он, и мы сели в маршрутку.
Качур ссыпал старухину мелочь в ладонь водителю. Несмотря на приклеенную к стеклу категорическую бумагу: "Обилечивание пассажиров производится в режиме самообслуживания".
– Сдачи не надо, - сказал Качур.
– Куда едем?
– спросил Басок.
– Неважно, - сказал Шапелич.
Куда-то приехали. Вышли. Шли вдоль домов и им поперек.
– Это моя родина, - сказал Шапелич.
– Малая. Я тут жил. После того, как родился.
– Тогда веди, - сказал Коля.
– Куда?
– сказал Шапелич и повел.
На пятиэтажном доме болталась вывеска "Молоко". И стрелка: "В подвал". Спустились. В подвале вместо молока обнаружился ночной бар. В баре гулял народ. Пьяный и веселый. Нагулявшись, он вылезал из подвала на свет Божий и снова падал обратно. По неосторожности и по пьянке. Вернулись наверх. Постояли.
Минут пять из бара никто не выходил. И на поверхность не поднимался. Потом многие вышли и поднялись. Качур поймал двоих. Потом еще двоих. Потом еще одного. Он в строгой очередности наносил пойманным прямой удар в голову, вынимал из тел деньги, а тела опускал на асфальт. Басок и Шапелич вяло пинали их ботинками, мы с Колей - не пинали.
– В Нигерии живут нигеры, - говорил пиная Басок, - в Намибии - намибы, в Австралии - австралы, а вы - дебилы.
Воздух потеплел, и уши в нем больше не мерзли. Мы сняли шапки и глубоко вздохнули. Но тут снова похолодало, и шапки пришлось надеть на прежнее место.
В бар вошли в шапках и заказали виски.
– Дрянь, - сказал я об их вкусе.
– Класс, - сказал Коля, выпив.
А Басок и Шапелич смолчали - им лишь бы с трезвостью своею расстаться. Качур повернулся к столу. Там шла игра теат-а-тет.
– Водка, селедка, туз, - сказал Качур, и добавил к сказанному: - Очко.
После чего сгреб со стола дензнаки. Игроки вскочили. Вскочив, они возмутились. Можно сказать, во весь голос. Качур ткнул им кулак. Кулак был размером с дыню. И игроки успокоились. И тихо, по синусоиде, сошли на нет.