Возвращение
Шрифт:
– Конечно, – говорю я. – Он и не при таких обстоятельствах сохранял спокойствие.
– При каких же именно? – спрашивает прокурор, быстро поднимая палец.
– Под ураганным огнем.
Палец прячется. Вилли удовлетворенно хмыкает. Прокурор бросает на него свирепый взгляд.
– Он, стало быть, был спокоен? – переспрашивает председатель.
– Так же спокоен, как сейчас, – со злостью говорю я. – Разве вы не видите, что при всем его внешнем спокойствии в нем все кипит и бурлит. Ведь он был солдатом! Он научился
Защитник что-то записывает. Председатель с минуту смотрит на меня.
– Но почему надо было так вот сразу и стрелять? – спрашивает он. – Не вижу ничего страшного в том, что девушка разок пошла в кафе с другим знакомым.
– А для него это было страшнее пули в живот, – говорю я.
– Почему?
– Потому что у него ничего не было на свете, кроме этой девушки.
– Но ведь у него есть мать, – вмешивается прокурор.
– На матери он жениться не может, – возражаю я.
– А почему непременно жениться? – говорит председатель. – Разве для женитьбы он не слишком молод?
– Его не сочли слишком молодым, когда посылали на фронт, – парирую я. – А жениться он хотел потому, что после войны он не мог найти себя, потому что он боялся самого себя и своих воспоминаний, потому что он искал какой-нибудь опоры. Этой опорой и была для него девушка.
Председатель обращается к Альберту:
– Подсудимый, не желаете ли вы наконец высказаться? Верно ли то, что говорит свидетель?
Альберт колеблется. Вилли и я пожираем его глазами.
– Да, – нехотя говорит он.
– Не скажете ли вы нам также, зачем вы носили при себе револьвер?
Альберт молчит.
– Револьвер всегда при нем, – говорю я.
– Всегда? – переспрашивает председатель.
– Ну да, – говорю я, – так же как носовой платок и часы.
Председатель смотрит на меня с удивлением:
– Револьвер и носовой платок как будто не одно и то же?
– Верно, – говорю я. – Без носового платка он легко мог обойтись. Кстати, платка часто у него и вовсе не было.
– А револьвер…
– Спас ему разок-другой жизнь, – перебиваю я. – Вот уже три года, как он с ним не расстается. Это уже фронтовая привычка.
– Но теперь-то револьвер ему не нужен. Ведь сейчас-то мир.
Я пожимаю плечами:
– До нашего сознания это как-то еще не дошло.
Председатель опять обращается к Альберту:
– Подсудимый, не желаете ли вы наконец облегчить свою совесть? Вы не раскаиваетесь в своем поступке?
– Нет, – глухо отвечает Альберт.
Наступает тишина. Присяжные настораживаются. Прокурор всем корпусом подается вперед. У Вилли такой вид, точно он сейчас бросится на Альберта. Я тоже с отчаянием смотрю на него.
– Но ведь вы убили человека! – отчеканивая каждое слово, говорит председатель.
– Я убивал немало людей, –
Прокурор вскакивает. Присяжный, сидящий возле двери, перестает грызть ногти.
– Повторите – что вы делали? – прерывающимся голосом спрашивает председатель.
– На войне убивал, – быстро вмешиваюсь я.
– Ну, это совсем другое дело… – разочарованно тянет прокурор.
Альберт поднимает голову:
– Почему же?
Прокурор встает:
– Вы еще осмеливаетесь сравнивать ваше преступление с делом защиты отечества?
– Нет, – возражает Альберт. – Люди, которых я там убивал, не причинили мне никакого зла…
– Возмутительно! – восклицает прокурор и обращается к председателю: – Я вынужден просить…
Но председатель сдержаннее его.
– К чему бы мы пришли, если бы все солдаты рассуждали подобно вам? – говорит он.
– Верно, – вмешиваюсь я, – но за это мы не несем ответственности. Если бы его, – указываю я на Альберта, – не научили стрелять в людей, он бы и сейчас этого не сделал.
Прокурор красен как индюк:
– Но это недопустимо, чтобы свидетели, когда их не спрашивают, сами…
Председатель успокаивает его:
– Я полагаю, что в данном случае мы можем отступить от правила.
Меня на время отпускают и на допрос вызывают девушку. Альберт вздрагивает и стискивает зубы. На девушке черное шелковое платье, прическа
– только что от парикмахера. Она выступает крайне самоуверенно. Заметно, что она чувствует себя центральной фигурой.
Судья спрашивает ее об отношениях с Альбертом и Бартшером. Альберта она рисует как человека неуживчивого, а Бартшер, наоборот, был очень милым. Он-а, мол, никогда и не помышляла о браке с Альбертом, с Бартшером же была, можно сказать, помолвлена.
– Господин Троске слишком молод, чтобы жениться, – говорит она, покачивая бедрами.
У Альберта градом катится пот со лба, но он не шевелится. Вилли сжимает кулаки. Мы едва сдерживаемся.
Председатель спрашивает, какого рода отношения были у нее с Альбертом.
– Совершенно невинные, – говорит она, – мы были просто знакомы.
– В вечер убийства подсудимый находился в состоянии возбуждения?
– Конечно, – не задумываясь, отвечает она. Видимо, это ей льстит.
– Почему же?
– Да, видите ли… – Она улыбается и чуть выпячивает грудь. – Он был в меня так влюблен…
Вилли глухо стонет. Прокурор пристально смотрит на него сквозь пенсне.
– Потаскуха! – раздается вдруг на весь зал.
В публике сильное движение.
– Кто это крикнул? – спрашивает председатель.
Тьяден гордо встает.
Его приговаривают к пятидесяти маркам штрафа за нарушение порядка.
– Недорого, – говорит он и вытаскивает бумажник. – Платить сейчас?
В ответ на это он получает еще пятьдесят марок штрафа. Ему приказывают покинуть зал.