Шрифт:
Лика прислушивалась к себе.
Она была рядом с Тоем на их поляне, среди застывших эвкалиптов. Ну да, конечно! Когда-то, очень давно, они приходили сюда встречать рассвет. Это был их первый рассвет. Первый после сотворения мира.
Тогда многое было впервые.
Потом явилось время.
Время заведовало памятью и услужливо подсовывало картинки, словно листало семейный альбом: тогда они были Адамом и Евой.
А это — когда Той был Осирисом, она — Исидой…
А когда Той был Гермесом…
— «Гермес»! — Воскликнула Лика. —
Какой ужас. Меня не приняли дома! Вернули сюда. В этот мир, на Землю.
Зачем? Чтобы я здесь опять продолжала мучиться?
Мне показали мой родной дом, мой мир, показали, что он существует. И существует не только в мыслях и в фантазиях. Я была в нем и я свидетельствую, что он — прекрасен!
И теперь, когда душа переполнена знаниями о нем и жаждет слияния с ним, меня снова вернули на Землю?
Вышвырнули. Приземлили.
На лице Лики вспыхнули слезы. Она пожалела себя, раскисла и тихонечко завыла. Ей было нестерпимо болезненно это возвращение сюда, где ее родной мир снова будет называться миром иным…
Той спешил за Ликой и, когда открыл глаза, застал ее почему-то рыдающей:
— С новым годом, Лика… — произнес он.
— С новым счастьем, — иронично сквозь рыдание ответила Лика.
— Ну что ты, — попытался успокоить ее Той, — не надо.
— Что не надо?! — Вскричала Лика. — Не надо жить? Или не надо умирать? Не надо проявлять свои эмоции? Не надо любить и ненавидеть?!
Я ненавижу этот мир! Я не хочу, не хочу, не хочу оставаться здесь! Мне надоели эти бесконечные сражения за выживание, мне глубоко противно впадать в оцепенение, мне невыносима ложь, льющаяся на меня отовсюду… Я боюсь открыться этому миру, который, еще не зная меня, уже сам от меня закрылся…
— Мы что умерли, Той? — Спросила Лика, приходя в себя и размазывая по лицу слезы. — Мы умерли для того мира?
— Смерть в том мире, означает рождение в этом. И наоборот, — коротко ответил Той.
— Это всг, что ты можешь мне ответить?
— Это вечное путешествие, Лика. А целью любого путешествия, как говаривал мой давний друг Вили О. Релли, это — возвращение. Возвращение домой. Наш дом — там. Но теперь мы здесь.
В материальном мире. И мы должны построить в нем свое жилище. И чем более похожим оно будет на наш дом, тем более счастливо мы будем жить в нем. Жить так, словно бы с нами ничего никогда не происходило.
Словно наше путешествие на Землю, это наш собственный выбор.
Осознанный выбор, а не несчастный случай…
Той тяжело вздохнул:
— Ведь только так возможно будет вернуться из нашего временного земного убежища в наш небесный дом.
Он еще говорил что-то, а Лика уже впала в забытье. Она обнимала его, прижимаясь всем телом. Она льнула к нему в своем сне так, что казалось, будто боится потерять ориентир в этом своем нескончаемом путешествии…
Между тем, этот стремительный
— Ну, же! Ну! — Понукала Лика, думая о том, что, — кто знает? — быть может она поспеет туда вовремя. Поспеет до того, как захлопнут ворота в ее мир, неумолимые стражники.
Она спешила. И спешил ее сон. И ослик спотыкался и семенил. И она уже видела Городские ворота. Те самые, перед узорчатой решеткой которых она стремилась, как в последний раз, распахнуть свою душу.
Распахнуть свою душу своему миру. Она сумеет. На этот раз, она конечно же сумеет… И он, ее мир, увидит то, что, еще не совсем сумел разглядеть. Ведь она была немного смущена, а стало быть, чуть-чуть закрыта. Она готова. Она поняла это только что, здесь и сейчас. На земле. Поняла это душой. Той самой, что уже начала сжиматься от страха не успеть…
Той смотрел на спящую Лику, гладил ее волосы, и думал о том, что вот каким длинным оказался их первый день.
Первый, после сотворения мира.
Этот день вместил в себя целую жизнь, заключавшую как подъемы, так и падения духа. И случился в тот первый день новой жизни Великий Потоп. И явился в том первом дне новой жизни тот самый Ковчег. И имя ему было дано «Гермес».
Той гладил волосы Лики и думал, что теперь ей, должно быть, сложно пережить это осознание.
Сложно пережить то, что, кажется, вмещает в себя не одну жизнь.
Сложно придти в себя после случившегося.
На пути к себе ей предстоит снова и снова попытаться осознать: кто она теперь, где она и что с ней теперь происходит.
Ведь они начали это свое утро в ином мире.
А теперь пытаются осознать то, чем этот мир отличался от того, прежнего, который они зачем-то оставили.
Оставили внезапно, скоропостижно оставили.
Оставили до срока, не успев с ним проститься…
Лика спала и по ее безмятежному лицу Той видел, что она теперь далеко. Так далеко, как может отнести человека только один лишь сон. Сон в состоянии осознанной медитации.
«А быть может они, по сути, нигде и не были? Может быть их самих тоже нет? И все, что происходит сейчас — не что иное, как новая иллюзия? Фантазия, сон, неосознанная медитация…
Как бы то ни было, думал Той, но они на Земле. Под теми самыми эвкалиптами, где каждый раз они начинали свог первое утро. Утро первого дня от сотворения их мира. Утро первого дня сотворенного ими мира. Утро праздника Рош-а-шана [1] .
— Может быть, когда человек не задумывается о смерти, — тихо, еще не открывая глаз, и как-то неуверенно спросила Лика, — тогда и получается, что он живет вечно?
1
Рош-а-шана. — Новый год.