Возвращение
Шрифт:
"Молчите. Это не ваше дело. Я же говорю - мои проблемы. Я ужасная трусиха. Вы знаете, что мне уже за сорок? К тому же доктор говорит, у меня узкий таз..."
"Вы что, обсуждали всё это с вашим врачом?"
"Конечно, а как же!
– Она добавила: - Он абсолютно надежный человек".
Я молчал, она продолжала:
"Может быть, следовало побеседовать со священником. Но я вам уже говорила... Я, может быть, и верю в Бога. Да, конечно, я верую. Только, знаете, наша церковь как-то не внушает мне доверия".
"Еще бы",- заметил я, невольно отклоняясь от темы.
"Вы, наверное,
"Ее не существует,- сказал я.- В России, во всяком случае".
"Как это?"
"Так. Одна оболочка. Видимость".
"Вы думаете?
– сказала она рассеянно. Она пробормотала: - Иногда мне начинает казаться, что вас мне послал Бог..."
Говоря по правде, меня слегка передернуло от этих слов.
Не помню, что я ответил. Должен оговориться, что чужой язык имеет свои преимущества. Чужой язык освобождает от запретов. Он кажется безопасней. Слова не так обжигают, как на родном языке. На чужом языке можно говорить о вещах, которые на своем родном невозможны, на чужом языке легче признаться в любви или отказаться от любви... Одним словом, я не думаю, что мог бы вести разговор с хозяйкой, случись нам беседовать по-русски.
Она умолкла, занятая своими мыслями, предоставив мне заполнить паузу незначащей репликой, вместо этого я вышел из-за стола, выбрал свободное место и, взмахнув руками, встал на голову.
"Что вы делаете?"
"Баронесса,- сказал я с пола,- мне так легче собраться с мыслями".
ХХI
Обыкновенно, изъясняясь на языке аборигенов, я непроизвольно начинаю на нем же и думать или по крайней мере приводить в порядок свои мысли, теперь же я заметил, что думаю по-русски. Полагаю, со мной согласятся, если я скажу, что язык родных осин удивительно хорошо приспособлен к тому, чтобы размышлять на нем, находясь в позе, которую я продемонстрировал моей собеседнице.
"И долго вы так будете стоять?"
"Всего три минуты, дорогая",- сказал я.
Мы снова сидели за столом, перед оплывшими свечами. Над черными руинами в камине плясало бесовское пламя, это была агония. Баронесса встала и вернулась, сияя улыбкой, неся два высоких бокала и в крахмальной салфетке бутыль в оранжевом уборе под цвет ее кимоно, среброголовую, с портретом знаменитой вдовы.
"Я считаю, нам нужно отпраздновать нашу свадьбу!"
"Вы еще не получили согласие жениха",- сказал я холодно.
"Ах да, согласие...- Меня смерили длинным взглядом.- Я считаю,- внятно сказала она,- что мы должны отпраздновать нашу свадьбу".
Я отделил станиолевую обертку, снял проволочный предохранитель, медленно угрожающе вращая куполообразную пробку, сдерживая напор газа, я смотрел в глаза моей сообщнице, это был поединок зрачков; я почувствовал, как дернулась моя щека, слабый хлопок, словно отдаленный взрыв, нарушил молчание, легкое облачко курилось над горлышком, ледяной напиток полился в бокалы. Стоя мы ждали, когда осядет пена. Мы напоминали дипломатов двух враждующих государств. Медленно, с опаской были вознесены кубки. "Prost!" - И она назвала меня по имени.
"Prost".
Я спросил, подняв брови: не подкинуть ли еще дров в камин?
Она покачала головой. Я заметил, что ее взор изменился:
Она промолвила - холод шампанского проник в ее голос:
"Между прочим, отвернуться от дамы, когда она бросает вам цветок, это... по меньшей мере невежливо. Знаешь что... Ведь мы теперь на "ты", не правда ли. Я понимаю, что так просто это не делается... Не надо сейчас об этом думать. Предоставь вещам идти своим естественным ходом".
"Естественным?"
"Конечно. Разве это не естественно, если мужчина и женщина остаются наедине и... ясно, что дальнейшее неизбежно?"
"Неизбежно?"
"Да".
"Мне кажется,- сказал я,- в нашей ситуации есть что-то комичное".
"Может быть... Отнесись к этому легче. Русские из всего делают проблему. В конце концов это действительно забавно: представь себе, что у тебя интрижка с дамой из хорошего общества. Нет, нет!
– Она помотала головой.- Я говорю не то. Совсем не то. Лучше помолчим. Представь себе, что..."
Она подвинула мне свой бокал.
"Бывают неудачи",- заметил я, берясь за бутылку.
Она обвела меня искоса ироническим взглядом.
"Вот что тебя волнует",- сказала она.
Мы вновь осушили рюмки. Я бы даже сказал, бодро осушили. Возможно, "Вдова Клико" была виной тому, что диалог стал принимать игривый характер. Выносить пафос можно лишь в небольших дозах. И мы попытались найти убежище во фривольности.
"Не то чтобы волнует, но... Всё бывает".
"Ты хочешь сказать: не всё бывает. Странный разговор... накануне брачной ночи. Неужели впрыснуть два миллилитра - или сколько там - мужского семени, разве это так сложно? О, извини!
– сказала она смеясь.- Сама не знаю, что говорю!"
"Ты говоришь то, что думаешь".
"Может быть, но слова всё искажают. Я думаю обо всем сразу. Это судьба... Ты веришь в судьбу?"
Я пожал плечами.
"Ты находишь меня недостаточно привлекательной?"
"Я этого не говорил".
"Хорошо, тогда я сама скажу. Сначала налей мне... только немного... это вредно для ребенка. Ты говорил, что я похожа на портрет Дюрера. Другие тоже говорят. Но ведь эта дама, согласись, не так уж уродлива! Да... да,- говорила она, теперь уже глядя не на меня, а в пространство,- я не юная девушка. Но позволь тебе напомнить: жены, не слишком влюбленные в своих мужей, хорошо сохраняются, это давно замечено. Они не засыхают, как старые девы, и это понятно: вследствие регулярного полового контакта. Но и не расходуют зря свои силы. А я к тому же еще была добродетельной супругой".
"Света-Мария... зачем ты мне всё это говоришь?"
"Ты недурно сложен, для мужчины это самое главное. Залог полноценного отцовства. Но ты, возможно, не обратил внимания... должного внимания, что и я... Мои платья не дают ясного представления... Уверяю тебя, я сложена на диво. Ничего лишнего! У меня в меру широкие бедра. Мой зад выступает ровно настолько, насколько это требуется. Живот без складок, живот нерожавшей женщины. У меня грудь, которой позавидует любая девчонка. У меня маленькие, немного расставленные, прекрасно сформированные железы с розовыми сосками. Хочешь, чтобы я продолжила это описание? Плесни мне еще немного... капельку".