Возвращение

Езерская Елена

— А вот это ты хватил, — вмиг остыла Долгорукая. — Нет-нет, так трепетно относятся лишь к родным детям или крестникам своим. А кем ему была Анна?

— Сирота она, — кивнула Варвара, видя, что вопрос этот к ней. — В младенчестве без родителей осталась, вот барон и пожалел ее.

— И родных, значит, у нее нет, и вольную старый дурак ей дать не успел. Славно, однако! — улыбнулась Долгорукая. — Так, стало быть, Анна теперь моя крепостная? Я хочу ее видеть! Карл Модестович! Веди ее живо ко мне!

— Да где же я теперь

Анну найду — ушла она, — залепетал управляющий.

— Где хочешь, ищи — всю округу переверни, под каждый куст загляни, но чтоб была она здесь передо мной, — кипятилась Долгорукая. — Вот уж потешусь, душу отведу. Вспомнят меня еще Корфы не раз — будут помнить!

От новости такой княгиня пришла в столь большое возбуждение, что никак не могла успокоиться и направилась в библиотеку — там у Корфа всегда стояли графинчики с вином и коньячком. Но, как оказалось, не одна она в этот час пробавлялась баронскими припасами.

— Андрей Платонович, вы-то что здесь делаете? Или в брачную ночь заняться нечем?

— А я одно дело уже сделал, — нагло ответил ей Забалуев. — И решил отметить свой успех. А почему вы бодрствуете?

— У меня теперь забота есть, воспитанницу барона найти.

— Далась она вам!

— Пока не далась, но пусть только в руки попадется — шкуру спущу. Воспитанница, дворянка! Анька — крепостная актерка!

— Что вы такое говорите, Мария Алексеевна? — недоуменно приподнял бровь Забалуев.

— То и говорю — дурачил нас старый Корф. Крепостную за равную нам выдавал. Но она у меня за это ответит. За всех Корфов ответит! — Долгорукая плеснула себе коньячку в рюмку и решительно выпила.

— Смелая вы, Мария Алексеевна, — как бы между прочим отметил Забалуев. — В этом доме пить надо осторожнее. Особенно крепкие напитки.

— А я не из пугливых!

— Разумеется, вы же сама себе не враг, — усмехнулся Забалуев.

— На что это вы намекаете? — насторожилась Долгорукая — Да бросьте, княгинюшка! Каждая собака в поместье уверена, что это я отравил барона. И только два человека знают правду. Догадываетесь, о ком речь?

— Догадываюсь, Андрей Платонович, что затмение на вас от брачных трудов нашло. Перенапряглись, однако, вот кровь в голову и ударила.

— Зря вы так, Мария Алексеевна. Постельное занятие для мозга полезное — потом расслабишься, подумаешь да на многое прозревать начнешь.

— И какое же прозрение на вас снизошло, зятек дорогой?

— А то, что вы барона убили. И теперь об этом знают только два человека — вы и я.

— Да вы и впрямь съехали, Андрей Платонович! — зашлась в деланном смехе Долгорукая. — Али грибки на свадебном столе не хороши были?

— Грибки были в самый раз. И факты — тоже. Один к одному.

— Это какие же факты? — озлобилась Долгорукая.

— А вы присаживайтесь, Мария Алексеевна, чтобы слушать удобнее было.

Долгорукая посмотрела на него с презрением,

но села — расположилась на диванчике напротив и вперила взгляд свой в Забалуева.

— А факты… Вот вам и факты, — сказал вполголоса Забалуев. — Для начала вы украли у меня яд. Тот самый, что был в индийском флакончике, — помните, вы еще рассматривали его?

— Конечно! И прекрасно помню, что вы забрали флакончик с собой.

— Вот именно — флакончик. Содержимое осталось у вас. После чая в тот день вы попросили Софью Петровну показать мне новые рисунки. Свой флакон я тогда неосмотрительно оставил на столе, и вы просто подменили его содержимое.

— У вас богатая фантазия, Андрей Платонович, — недобро скривилась лицом Долгорукая.

— Это не фантазия, Марья Алексеевна, это факты, и у меня есть доказательства. Когда Корф обвинил меня в убийстве барона, я отправился в свое поместье, чтобы уничтожить яд, так — на всякий случай. И как истинный ценитель прекрасного, бутылочку решил оставить. Но, высыпав содержимое, понял, что это была обыкновенная соль.

— Невероятно! — с притворным восхищением воскликнула Долгорукая.

— И главное — как остроумно! — в тон ей поддакнул Забалуев.

— В другой раз я бы посмеялась над вашей выдумкой…

— Смейтесь сейчас, — прервал ее Забалуев, доставая из кармана серебряную солонку, — другого раза может и не представиться. Узнаете? Вы велели вещи распаковать да в порядок привести. А с этой солонкой одной девице пришлось лишнего повозиться — никак внутри темный налет счистить не могла. Случайно мне пожаловалась. А солонка-то приметная — тогда же у вас на столе и стояла.

— И что из того? Серебро всегда темнеет.

— Увы, этот налет иного свойства. Меня цыган строго-настрого предупредил — в другую посуду яд не пересыпать! Серебро для него непригодно.

— Что ж, убила я его, — страшно усмехнулась Долгорукая после невыносимо долгой паузы, от которой Забалуеву даже страшно стало. — Тогда убила, а представился бы случай — и еще раз убила бы! И вас убью, если вздумаете со мною тягаться…

— Что вы, Мария Алексеевна, — замахал руками Забалуев. — Разве я доносчик какой? Я договориться с вами мечтаю. Мы ведь и породнились уже, а дочка ваша мне как чужая, имение вы себе оставляете. И подозрение в убийстве барона — тоже на мне. Нечестно как-то. Поделиться бы надобно.

— Против вас доказательств нет. Корф не в счет. Никто не поверит опальному дворянину, изгнанному из армии. А вы богаты, влиятельны и к тому же предводитель уездного дворянства.

— Все это хорошо, но маловато.

— Ладно, — устало кивнула Долгорукая, — уговорили. Завтра в город поедем — отпишу вам поместье.

— Мария Алексеевна, благодетельница! — радостно воскликнул Забалуев, но осекся — слишком громко получилось, и дальше уже зашептал. — Никогда не забуду вашей доброты.