Возвращение
Шрифт:
— Мы с Варварой уехать надумали, — после минутного колебания сказал Грицюк. — Не будет у нас здесь жизни…
— А я такой думки: самое это простое дело уехать, но стоит ли? От людей можно убежать, а ведь от совести своей не убежишь!
— Значит, нет мне выхода?
Задумчиво прищурясь, Качинский поплевал на огонек самокрутки, притушил его пальцами и оглянулся, выискивая, куда бы положить окурок. Грицюк поспешно придвинул ему блюдечко.
— Значит, без выхода я остался? — повторил он свой вопрос, и в голосе его прозвучала безысходная тоска.
— Про свой выход, Федор, всяк сам решает. Только мое разумение такое:
В тяжелом раздумье Грицюк опустил голову.
— Не знаю… Мысли у меня сейчас в разные стороны мечутся. Может, и приду, — сказал он после долгой паузы. — Боюсь только, выдержу ли? Всю душу, поди, вымотают?…
— Это верно. Придется несладко, — согласился Качинский. — Только не миновать через это пройти. Вон бабы рожают, тоже криком кричат. А из крику ихнего да боли лютой новая жизнь получается… И потом, хочу я тебе сказать, отходчивые у нас люди, сердцем щедрые. Это раньше жизнь беспросветная людей злобила, а теперь народ силу свою почувствовал. А сильный — он завсегда добрый…
Вскоре Качинский ушел, а Грицюк еще долго мерил комнату тяжелыми шагами. Из глубокой задумчивости его вывел приход дочери.
— Садись, доченька, вместе с батькой пообедаешь, — неожиданно предложил Федор и сам принялся собирать на стол.
Обедали молча. Смущенная неожиданным вниманием отца и непривычной лаской, прозвучавшей в его голосе, Зина чувствовала себя еще более скованной, чем обычно в его присутствии. Погруженный в свои нерадостные мысли, только уже под конец обеда он, словно очнувшись, спросил:
— А у вас собрания где проводятся?
— В классе, — не поняв отца, тихо ответила Зина.
— Да нет, я не про то! Я про колхозные спрашиваю…
— Если общие — в клубе, а если одно правление, так в сельсовете.
— Ну, добро! — молвил Грицюк и снова зашагал по комнате.
— Становись, доня, помогать… Вареники будем лепить. Скоро отец с работы придет, а ужин еще не готов…
Раскрасневшаяся, оживленная Варвара хозяйничала у печи. Качалка в ее руках так и мелькала, глаза оживленно поблескивали.
Вот уже больше месяца работает Федор на строительстве больницы, и с этого времени все изменилось в их доме. После того памятного собрания пришел Федор домой, как с креста снятый. Варвара даже испугалась. Впрочем, вскоре она поняла, что не на людей он злобился, а на свою жизнь запутанную, на тех, кто на обманный путь его толкнул. Начал работать, и словно легче ему стало. Недаром говорят люди, что работа от всякого горя лечит!
Односельчане относятся теперь к Федору без прежней подозрительности. Есть, конечно, и такие, что кольнут иной раз, без этого в жизни не обходится, но и это случается нечасто. Иные даже хвалить его стали за работу. Трудится он и правда по-честному, истосковался
— Побросаем в воду, как отец придет, пусть поест горяченького, — пояснила она Зине и принялась прибирать в хате.
Не знала, не чаяла она, что в эту минуту для Федора Грицюка снова решается его нелегкая судьба.
И сам Грицюк в этот вечер не предчувствовал ничего плохого. Собрав, как всегда, свой плотницкий инструмент, он немного замешкался, отбирая доски посуше на завтра, и вышел из помещения недостроенной больницы, когда все уже разошлись.
Зябко поеживаясь под холодным ветром, Федор взглянул вверх, на вереницу низких туч, стремительно надвигающихся с северо-востока, и подумал, как хорошо это вышло, что строительная бригада успела подогнать здание под крышу, ведь, того и гляди, польют дожди, повалит мокрый снег. Ишь какая темень сейчас из-за этих туч!
Торопливо спустившись с пригорка, на котором строилась больница, Грицюк повернул на тропку, ведущую к его хате. Здесь навстречу ему из тьмы кто-то шагнул.
Федор сошел с тропки, желая пропустить встречного, но тот шагнул следом за ним.
— Не убегай, Грицюк, не поможет! — произнес незнакомый простуженный голос.
— Я и не бегу. Мне бежать нечего.
— Ой ли?
— Да уж так!
— А присягу, помнишь, какую давал? Грицюк почувствовал, как слабеют у него ноги. «Вот оно! Достали меня, проклятые… Не помилуют!» — молнией пронеслась мысль.
— Стрелять пришел? Ну, стреляй! — сказал он глухо, понимая, что бежать не удастся. И сразу тупое безразличие овладело им.
— Сам, выходит, знаешь, что заслуживаешь пули?
— Что я знаю, то мое…
— А если я скажу, что пули тебе мало?
Не дождавшись ответа, незнакомец шагнул вперед и крепко схватил Грицюка за предплечья. Наклонившись к самому его лицу, он злобно прошептал:
— Кабы моя воля, душу бы из тебя вынул, сволочь продажная. Только есть приказ руководства до поры до времени не трогать тебя, если наказу покоришься! Так вот, слушай: велено тебе затаиться, входить в доверие. А про то, чем искупишь предательство свое черное перед ненькой Украиной, особое распоряжение будет. И помни: попробуешь ослушаться, ни дочь, ни жену твою не пощадим, весь колхоз огнем пустим! И так сделаем, что комар носа не подточит. На тебя же первое подозрение в поджоге падет. Ну, а про дочку и жену никто и не догадается, с чего это они слабнуть начали — мало ли болезней людей косит…
Грицюк почувствовал, как холодеет его сердце и земля уходит из-под ног. Вот сейчас, сейчас он сорвется в черную, бездонную пропасть и потащит за собой Варвару, Зину, всех близких людей. А он-то поверил, что вырвался из западни, что снова может стать человеком! И снова, как это было уже раз в лесу, чувство обиды и ненависти пронизало все его существо и вывело из состояния столбняка. Нет, на этот раз бандиты его не поймают! На этот раз он сам сведет с ними счеты за свою изломанную жизнь. Внезапно рванувшись, он бросился на незнакомца, сбил его с ног, навалился на него всем корпусом. Два тела сплелись на земле в молчаливой смертельной схватке.