Возвращенная публицистика. В 2 кн. Кн. 1. 1900—1917

Бухарин Николай Иванович

Наконец, выборы нового Ц. К. показали еще раз, как «центр» понимает свою роль и задачи примиренчества. Кандидаты того крыла съезда, которое определило все главные его резолюции, получили волею съезда случайное преобладание лишь в один голос в том учреждении, которое должно было проводить в жизнь съездовские решения.

Опять перед глазами встала картина той игры, с описания которой я начал статью; после кратковременного проблеска съезд опять делал «шаг на месте».

4. На дорогу

Революционное крыло с.-д.-тии, преобладавшее на съезде, пыталось уже на съезде поставить партию на «новые рельсы», и до известной степени, в некоторые моменты ему удавалось это... Два принципа должны характеризовать этот путь: «самостоятельная классовая политика пролетариата» — во-первых, партийность — во-вторых. Тяжел ли этот завет для «большевиков»? Конечно, нет!

С момента выяснения тактических разногласий на каждом этапе партийного развития, с первого момента революционной бури большевизм боролся за выдержанную линию пролетарской политики.

Будучи у «власти» в момент напряжения революционной

борьбы, отброшенный в оппозицию в год шатаний и оппортунизма, «большевизм» всегда боролся под знаменем партийности и единства партии. Провести в жизнь тот и другой принцип — нет, это не обуза для большевиков. Работая над этими задачами, большевизм работает над своей постоянной задачей.

Но сможет ли он выполнить эту задачу, — задачу, поставленную перед нами съездом? Увидим, и первым испытанием ему будут умение разобраться в той гнетущей политической обстановке, которую встретил съезд, когда переступил российскую границу [175] .

175

«Гнетущая политическая обстановка», указанием на которую кончается статья и которая встретила возвратившихся с Лондонского съезда делегатов, создана была государственным переворотом 3-го июня 1907 г., сопровождавшимся роспуском Гос. Думы, арестом социал-демократических депутатов Думы, — приговоренных к концу года к каторжным работам, — и изменением избирательного закона. Вслед за этим последовало введение военно-полевых судов и полный разгром рабочих организаций. Все эти меры контрреволюции встретили лишь очень слабое противодействие со стороны ослабленного предшествующей борьбой пролетариата и знаменовали конец первой русской революции и полное торжество союза монархии, дворянства и крупной буржуазии, приветствовавшей переворот, во главе которого стал Столыпин. Революционные партии должны были перенести центр тяжести своей работы в подполье. Торжество монархии, подновленной союзом с октябристской буржуазией и поставившей ставку на «сильные», кулацкие элементы деревни, сопровождалось широкой волной разочарования, ренегатства и отхода от революции в среде мелкобуржуазных партий. Среди кадетов на фоне общего поправения всей партии выделяется группа «Вех» (Струве, Изгоев, Булгаков и др.), создающая идеологию сильной национальной монархической власти, правящей путем союза дворянства и промышленников. Среди эс-эров выделяется группа «народных социалистов» (Пешехонов, Мякотин и др.)» рвущая с идеей республики и аграрной революции. Меньшевизм, развиваясь по намеченному еще в разгар революции пути, превращается в ликвидаторство, хоронящее и революционную борьбу 1905 года, и партию, и основные завоевания революционного марксизма.

Общим для всей этой волны является не только фактическое примирение с третьеиюньской монархией и отказ от подготовки нового революционного наступления, но и резко отрицательное отношение к массовой революционной борьбе пролетариата и крестьянства в 1905 г. В форме критики революции 1905 года и совершался, прежде всего, процесс «линяния» былых революционных партий, их переход на почву контрреволюции, их «прощание» с былыми «иллюзиями» и «увлечениями». Реакционная, ликвидаторская, ренегатская «критика» 1905 года стала в 1908, 1909, 1910 гг. признаком «хорошего тона» и «политического разума» не только для кадет, но и для меньшевиков и эс-эров. Гг. Милюковы, Струве, Мартовы, Потресовы, Даны, Черновы и Савинковы дружно работали на этом поприще и в газетах, журналах, брошюрах и целых «исследованиях» старались перещеголять друг друга.

Первой задачей большевиков при этих условиях было — рядом с текущей политической работой — разоблачить контрреволюционный характер кадетской, меньшевистской и эс-эровской «критики» первой русской революции и вскрыть перед новым поколением пролетариев те великие уроки политической классовой борьбы, которые оставила по себе разбитая революция 1905 года. В эпоху полного внешнего торжества контрреволюции и ренегатства в 1908 — 1911 гг. наша большевистская печать на 9/10 подпольная и нелегальная — уделяла этому вопросу, как и следовало, очень много места.

Революционная с.-д-тия в России знает теперь во всяком случае, что ее преобладание в партии диктуется не подъемом или упадком революционного настроения среди партийной массы, а упорной борьбой за выдержанность и самостоятельность пролетарской политики.

Каменев Л. Б. Между двумя революциями. Сб. статей. 2-е изд. М., 1923. С. 60 — 82.

НЕ ПО ДОРОГЕ

Впервые опубликована в «Пролетарии» [176] (1909, № 42, 12 февраля).

176

«Пролетарий» — нелегальная газета, основанная большевиками после IV (Объединительного) съезда партии. Выходила с 21 августа (3 сентября) 1906 г. по 28 ноября (11 декабря) 1909 г. Выпущено 50 номеров. Редактор В. И. Ленин, в редколлегии были Г. Е. Зиновьев, Л. Б. Каменев. В годы реакции газета последовательно выступала против отзовистов и ликвидаторов. На пленуме ЦК РСДРП в январе 1910 г. меньшевикам удалось под видом борьбы с фракционностью провести решение о закрытии «Пролетария».

Русское «общество» проводит теперь время в болтовне о богостроительстве и богоискательстве.

Этой пошлости отведен теперь красный угол в контрреволюционной пропаганде либеральных газет. И ни одна из них не отказывает себе в удовольствии покричать о том, что «ряд марксистов» встал на этот путь. Это — злоба дня. Товарищ А. Луначарский поместил в недавно изданном в России сборнике «Литературный распад. Кн. 2» статью [177] , в которой в ряду других тем, не подлежащих здесь

нашему разбору, касается темы, не могущей остаться без внимания со стороны нашей газеты. Речь идет о методах пропаганды социализма и о тех его формах, в которых социализм из ряда «строгих, холодных формул» станет достоянием движущихся масс. Статья т. Луначарского, написанная по поводу беллетристического произведения, пошедшая в массы, потому и должна привлечь внимание всякого социал-демократа, что в ней вопросы, выдвинутые беллетристом и художником, поставлены на почву практики социализма. Наличность этой практической постановки вопроса в статье т. Луначарского исходит из следующих неоспоренных положений: на стр. 91 он указывает, что к научному социализму «могут и должны прийти многие представители коренной и мелкобуржуазной интеллигенции», затем, «такие элементы, которые являются переходными типами к ремесленному и сельскому пролетариату и самый пролетариат этого рода» и, наконец, говоря о политической гегемонии пролетариата, о революционном сотрудничестве его с крестьянством, в том понимании, которое дано и Каутским, и большевизмом, устанавливает неизбежность того или иного влияния пролетарской идеологии на мелкую буржуазию. Все это так, все это неоспоримо, и наше разногласие с т. Луначарским начинается только тогда, когда он ставит вопрос, способна ли «трудовая масса» воспринять пролетарскую истину «во всей ее чистоте». И он прав, когда отвечает на этот вопрос решительным отрицанием. Ведь иначе нам с Луначарским пришлось бы толковать о «гегемонии» не в том смысле, который мы с ним придаем этой линии, не в смысле «революционного сотрудничества» Каутского и большевиков, а в смысле социалистической революции. Ошибка Луначарского заключается в том, что он полагает, что существуют какие-то другие способы привлечения трудовых масс к знамени научного социализма, кроме того экономического процесса, который пролетаризирует эти массы и передвигает их на точку зрения пролетариата. Луначарский, вопреки основоположникам научного социализма, полагает, что самому социализму можно придать форму более приемлемую для полупролетаризированных слоев. А так как здесь мы видим незаконное распространение «революционного сотрудничества» на сферу идейную и, следовательно, компрометированье самого принципа «революционного сотрудничества», как он отстаивается — и правильно отстаивается — Каутским, то мы и должны самым решительным образом протестовать против этого зигзага в мышлении т. Луначарского.

177

Статья А. В. Луначарского была написана по поводу повести А. М. Горького «Исповедь».

Эта основная фальшивая нота, — стремление придать социализму более приемлемую для непролетарских слоев форму, — играет с тов. Луначарским скверную шутку. Он стремится приблизить «трудовые массы», полукрестьян («герой «Исповеди» Матвей, — -пишет тов. Луначарский, — не социал-демократ, не рабочий, а полукрестьянин; это следует хорошенько заметить») к свету научного социализма, а выходит так, что его социализм становится похожим на полусознательные мечты и порывания крестьян. Что в этих местах — вполне естественно, как это неоднократно разъяснили все марксисты, и неизбежно, как показывают все крестьянские, революционные движения, — сказываются общие начала социализма утопического, что у «полукрестьянина», т. е. крестьянина, оторвавшегося от стародедовского уклада и выброшенного в гущу капиталистического общества, прихотливо переплетаются эти начала крестьянского социализма с режущими впечатлениями новой жизни и комбинируются с методами мышления, внесенными из первобытной среды — все это так. Но видеть в этом «поистине прекрасное» «преломление» пролетарского миросозерцания в головах самородков — как это хочет представить Луначарский, — это значит забывать критические задачи пролетарского социализма ради революционных задач демократа.

А у Луначарского выходит именно так. Оговорившись, что Иона — первый представитель пролетарского света, с которым встречается наш полукрестьянин, — «не удовлетворяет всем тем требованиям, которое предъявляются к сознательному партийному пропагандисту», Луначарский немедленно переходит к возвеличению вновь открытой формы социализма. «Она, — пишет он, — дает общую истину, не определяя ее точно. И в этой общей форме она доступнее такому человеку, как Матвей. И ему, богоискателю, понятнее высокая формула, в которую облечен здесь социализм» (курсив наш).

Социализм в виде общей истины, именно благодаря своей общности, расплывчатости, неточности более доступный полукрестьянину, облеченный в более «высокую» (?!!) формулу богоискательства — это и есть не пролетарский, а средневековый, крестьянский социализм. И, повторяем, не сказать именно этого по поводу разбираемого произведения, это и значит спасовать перед этой формой социализма, на место критики первоначальных форм социализма поставить апологетику этих форм. И эту-то апологетику — представляющую преступление в устах научного социалиста — в устах марксиста — Луначарский пытается оправдать «революционным сотрудничеством» пролетариата и крестьянства! Это как раз та форма сотрудничества, против которой не переставали протестовать такие марксисты, как Каутский.

Против нее протестует вся большевистская литература, как протестует она против всякого вида оппортунизма, против всякого приспособления пролетарской идеологии, против всяких попыток придать этой идеологии более «доступный» для непролетарских слоев вид. Социализм, приспособленный к религиозной психике полукрестьян и этим думающий облегчить «революционное сотрудничество», по-нашему, заслуживает того же, что социалистическая политика, приспособленная к тому, чтобы «не запугать либеральную буржуазию».

Такие идеи доказывают лишь, что Луначарский недостаточно усвоил ту скромную форму социализма, которая зовется, в отличие от всяких других форм, «научным социализмом», и что поэтому для него неясна та пропасть, которая лежит между марксовым социализмом «низкого штиля» и социализмом «высокого штиля» богоискателей.

Вот как поясняет Луначарский «высокую формулу», в которую облечен здесь «социализм». «Ищешь бога? Бог — есть человечество грядущего, строй его вместе с человечеством настоящего, примыкая к передовым элементам».