Возвращенное имя
Шрифт:
Провожало экспедицию все село. Когда подводы с вещами и экспонатами свернули на лесную дорогу, я обернулся, чтобы последний раз взглянуть на него. На холме виднелись три фигуры: статная, высокая Прасковья Антоновна, стройная небольшая Стеша, а между ними совсем маленькая Семеновна. Мы уезжали, как думалось, ненадолго. В следующем сезоне мы собирались продолжать раскопки. Песни Прасковьи Антоновны были уже переданы в кабинет фольклора Московской консерватории, написали мы о ней и в облздравотдел. Мы многое собирались сделать на следующий год в лесном селе. Но жизнь разбила наши планы: следующим летом началась война…
Прошли долгие годы. Беспокойная профессия археолога вела меня все к новым и новым местам. Но я не забыл наших друзей из далекого лесного села, хотя и не знал о них ничего. Только раз еще промелькнуло передо мной лицо Стеши. Это было уже после войны. В областной газете, случайно попавшей мне в руки, я прочел Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении Степаниды Ивановной Шатровой за героическую борьбу с фашистами в тылу врага, в партизанском
Окна моей комнаты выходят прямо на север. Летом это даже хорошо — в самую жару в комнате всегда прохладно. Да только я редко бываю в Москве летом. Зимой дни короткие, разница невелика — на два часа раньше или позже включить свет. А вот осенью, особенно поздней, как-то тускло в комнате, тоскливо. И спится плохо. Словом, день без света, ночь без сна. В одно такое тусклое осеннее утро 1969 года я лениво разбирал почту, только что с глухим шумом свалившуюся в щель входной двери. Пробежал газету, несколько писем, в которых меня куда-то приглашали или предлагали мне куда-то явиться. Тут я заметил большой белый конверт, который лежал у подножия каменной бабы, нашедшей временное пристанище у меня в кабинете и застывшей в углу возле двери. Слегка раскосые миндалевидные глаза ее были, как всегда, спокойны и печальны. Но на губах ее, как мне показалось, мелькнула легкая улыбка, а плод граната — священный сосуд, который она держала в правой руке, — чуть-чуть шевельнулся…
Письмо было из издательства. Редактор сообщал, что на мое имя поступило письмо от читателя, и просил ответить. Внутри конверта находился второй, поменьше, с этим самым читательским письмом. Что же, это всегда интересно, ругают ли тебя читатели, хвалят ли, все равно интересно…
Однако того, что я прочел в этом письме, я никак не ожидал.
«Дорогая редакция!.. — начиналось оно.
У меня в руках книга, выпущенная вашим издательством в 1966 году. Автор ее — археолог Г. Б. Федоров. Называется книга «Дневная поверхность». Попала она ко мне не случайно.
Я учащаяся последнего курса педучилища, через несколько месяцев стану, как говорится, самостоятельным человеком с хорошей, всеми уважаемой профессией учителя. Но я очень, больше всех профессий на земле (и это не высокие слова), люблю трудную, увлекательную, связанную с напряжением поиска профессию археолога. Мне кажется, чтобы быть археологом, надо быть необыкновенным человеком, надо так много знать, надо страстно, самозабвенно, полностью отдаться своему делу.
Рабочим, агрономом и т. д. может быть почти каждый, а особенно если этот человек со специальным образованием. Но археологом… Вот как подумаешь, археология связана с множеством наук. Можно окончить Институт археологии и не стать археологом. И это особенно страшит. Поэтому ничего не остается кроме надежды, которая постоянно тревожит голову и сердце, надежды на исполнение моей настоящей большой мечты.
…Я люблю читать все, что касается археологии как науки.
К сожалению, в нашей библиотеке книг на эту тему почти нет. Но все же я решила писать не потому, что меня очень интересует археология или что я прочла книгу Федорова и она мне очень понравилась. Дело в том, что в книге Г. Б. Федорова есть рассказ «В лесном селе».
Признаться, когда я приступила к чтению этого рассказа, чувство чего-то близкого и знакомого охватило меня.
Я еще раз прочла описание лесного села, в котором предстояло работать археологам.
Удивительно! Да ведь это же наше село, хотя название и не указано. Я прочла родителям это описание, но они довольно равнодушно ответили: «А мало ли таких сел по Советскому Союзу?»
Чтобы рассеять все предположения и догадки, я постаралась поскорее прочесть весь рассказ. Читаю, и вдруг описание места раскопок. И снова узнаю: да ведь это же у нас, за селом, этот древний холм — остатки княжества XIII века.
Бабушка не раз рассказывала мне и сестрам, что у нас на селе до войны работали археологи и что много воспоминаний у нее связано в этим. Было это в 1940 году. Не раз говорила она о том, как впервые познакомилась с членами археологической экспедиции, пела им старинные песни, рассказывала легенды и предания, раскрывала тайны врачевания травами.
…Читаю дальше — и вот полностью фамилия, имя, отчество — Магерина Прасковья Антоновна. Это она, моя бабушка!
С жадностью прочла я несколько страниц, которые были посвящены ей. Все подтверждается, все было так, как рассказывала бабушка. Назавтра я прочла ей этот отрывок из книги, изменив имя и фамилию ее. Думаю, что скажет, узнает ли себя? Она слушала внимательно, не прерывая. Когда я кончила, сказала тихо: «Валя, а ведь это про меня писано, правильно писано». «Так имя и фамилия не твои», — говорю я. «Это не обязательно, главное, что все правильно написано, все как было. А с фамилией — забылось, ведь столько лет прошло». Сказала и грустно так улыбнулась. Тут я ей и раскрыла, что ее фамилия, и имя, и отчество в рассказе названы.
Дорогая редакция! Очень хотелось, чтобы вы отдали это письмо Георгию Борисовичу Федорову. Ему, наверное, будет интересно узнать немного о судьбе своих друзей из далекого лесного села».
Вот что написала мне Валя:
«Уважаемый Георгий Борисович!
Пишет Вам внучка Магериной Прасковьи Антоновны — одной из героинь Вашего рассказа «В лесном селе» (из книги «Дневная поверхность»).
…Я пишу сейчас это письмо, а бабушка сидит возле меня и перевязывает пучки трав, заготовленных на зиму. «От всех ста болезней эти травы», — говорит она. Лишь изредка бросает на меня взгляд, скажет, чтобы я вставила от нее словечко, и продолжает перевязывать пучки. Бабушка очень хочет, чтобы Вы приехали к нам в деревню летом. «Будет о чем поговорить, что вспомнить», — говорит она. К просьбе бабушки присоединяемся и мы, все четыре ее внучки. Почему летом, а не зимой? Потому что зимой совершенно заносит снегом наше село. Высокие сугробы, как крепости, окружают дома, и от станции довольно трудно добраться до нашего заснеженного «замка». Мы будем очень-очень рады (особенно бабушка), Вы даже не представляете как, если Вы сможете ответить на наше письмо и на наше приглашение приехать.
Вот пока и все.
До свидания. С уважением
Долго я сидел над этим письмом, пытаясь разобраться в хаосе мыслей и чувств, которые оно породило во мне. Но все отчетливее и отчетливее, заслоняя остальное, выплывало ощущение фантастичности самого письма и того, что с ним связывалось и ассоциировалось.
Откуда оно, это ощущение? Может быть, оттого, что пришло письмо из моей студенческой молодости, из мест, с которыми были связаны действительно удивительные события? Может быть, лежит на письме отпечаток образа самой Прасковьи Антоновны — мудрой врачевательницы травами, сказительницы, в словах и действиях которой было столько загадочного и интересного? А может быть, дело в самом письме, может, на внучку перешло и проявилось в ней магеринское обаяние, сказочность не только того, что говорила Прасковья Антоновна, но и самой ее незаурядной личности?.. Так и не разобравшись, с непреходящим ощущением, что я вступаю в сказку, принялся я писать ответ Вале, Прасковье Антоновне в то далекое лесное село, в котором жил и работал тридцать лет назад.
Потом Валя писала:
«Добрый день, дорогой Георгий Борисович!
Боже мой, я никак не могла опомниться, когда получила Ваше письмо. У меня ведь не было никакой уверенности, что Вас мое письмо найдет, были только надежды, горячее желание, чтобы мое письмо обязательно Вас разыскало. И несмотря ни на что, я ждала, вся наша семья ждала Вашего ответа. И вот, наконец, я его получила…»
Оказалось, что Вале 18 лет, что ее родители — Иван Семенович Панин и мать Раиса Степановна, младшая дочь Прасковьи Антоновны, — колхозники. У Вали три родных сестры: Тоня, Нина и младшая Шура. А еще есть у нее двоюродная сестра Надя, дочь умершей старшей дочери Прасковьи Антоновны. Ей 19 лет.
Подумать только! Умерла старшая дочь Магериной, та 18-летняя девушка, к которой мы все студенты — участники экспедиции — были далеко не равнодушны. А десятилетняя девчушка Рая, младшая дочь нашей «колдуньи», которую я щелкал по носу и угощал конфетами, стала матерью четырех детей и с ее дочерью я начал такую интересную для меня переписку! И ей сейчас тоже 18 лет. Вот только я за это время стал на тридцать лет старше…
А еще писала Валя, отвечая на мое приглашение приехать в экспедицию:
«…я просто не знаю, как мне Вас благодарить за Ваше предложение зачислить меня в экспедицию. Для меня это огромная радость. Но, право, мне почему-то, признаюсь Вам, страшновато.
У вас в экспедиции будут люди одной профессии, опытные, знающие. И мне, хоть я и интересуюсь археологией, но слишком мало сведуща в этой науке, придется неловко себя чувствовать среди вас. А еще, признаюсь Вам, что я человек стеснительный, смущающийся и трудно схожусь с людьми.
Я очень хочу поехать в экспедицию. Вы пишете, что поездка будет интересной, через половину России и Украину. Это чудесно просто! Мне теперь одна мысль эта не будет давать покоя ни днем, ни ночью. Я буду делать в экспедиции любую работу, пусть самую тяжелую, лишь бы она принесла хоть маленькую пользу для результата раскопок. Главное — раскопки, я буду на раскопках!
Напишите, пожалуйста, Георгий Борисович, это ничего, что у меня такие недостатки характера, ведь в экспедиции должны быть люди умные и веселые, с юмором. Представляю, когда Вы прочтете эти строки, Вам они покажутся смешными…»
Зря Валя беспокоилась. Строки эти вовсе не показались мне смешными. Как мог, я успокоил ее. Написал, что в экспедиции принимают участие обычно не только археологи, что среди землекопов — наших добровольных помощников — много людей самых различных профессий: физики, поэты, врачи и люди многих других специальностей, любящие археологию и охотно проводящие на раскопках свой отпуск.
А еще Валя писала:
«Из деревни отец с матерью пишут, что они мне не советуют ехать в такую даль. Они, я думаю, просто не захотят понять, что мне нужно, обязательно, во что бы то ни стало поехать на раскопки. Одна бабушка, напротив, горячо меня поддерживает и советует ехать.
А бабушка передает Вам низкий земной поклон. Отец пишет мне, что бабушка, хоть читать не умеет, но попросила, чтобы ей показали те строки, где про нее говорится. Надела старенькие очки и долго, пристально смотрела на буквы, тихо шевеля губами…»