Возвращенное имя
Шрифт:
Каракумы — черные, заросшие пески — были действительно когда-то покрыты растительностью, в них кипела жизнь. Сейчас наступило время, когда эта бесплодная пустыня при помощи новых оросительных каналов превращается в цветущий сад. Ирригационная система, построенная тысячами безвестных тружеников и разрушенная Чингисханом и другими завоевателями, будет не только восстановлена, но обретет новые, немыслимые для древней техники возможности и продуктивность. В свете знания истории Каракумов особенно справедливым и нужным представляется строительство большого Каракумского канала, ныне действующего.
Работы на Данданканском городище шли полным ходом, когда мы как-то утром увидели переваливавшие через барханы две автомашины. Приехал генерал, командующий дивизией.
Генерал вначале с сомнением крякал в ответ на довольно бессвязные пояснения Кремнева.
Но, когда за дело взялся Леонов, генерал насторожился.
— Если бы не капитан (он имел в виду Ивана Михайловича), ни за что в такое время не дал бы я солдат для раскопок. А теперь вижу — доброе дело. Не зря дал.
Кончилось тем, что генерал вместе со всем своим штабом оказался в «Раскопе колонны», где офицеры, вооружившись саперными лопатками, принялись расчищать стены мечети.
Мы все не могли удержаться, чтобы не наговорить генералу самых восторженных слов об Иване Михайловиче.
— Еще бы! — сказал он. — Это лучший боевой комбат моей дивизии. Умница и герой. Его батальон так дал фрицам на фронте, что они надолго запомнят. Здесь батальон отдохнул, новое пополнение обучено. Дороги построили, да и вам помогли, товарищи археологи. А теперь прощайтесь с капитаном. Завтра дивизия будет грузиться в эшелоны. Снова на фронт.
Незачем говорить о том, каким было это прощание. Не знаю, где Иван Михайлович, жив ли он. Но никто из нас, участников экспедиции в Данданкан, никогда его не забудет. Вместе с уходом батальона и нам пришлось свернуть работы.
Данданкан и другие древние города Хорасана еще скрывают много увлекательных тайн, которые ждут разгадки.
ЛЕСНЫЕ ПЕРЕСУДЫ
ЛАГЕРЬ НА ОПУШКЕ
В течение нескольких сезонов лагерь нашей археологической экспедиции располагался на опушке густого лиственного леса. В этом лесу буки, грабы, могучие дубы и кустарник образовали кое-где труднопроходимые чащи. То здесь, то там вспыхивали на солнце ярко-красные ягоды кизила, синевой с легким перламутровым налетом отливал терновник. Палатки стояли на склоне холма среди деревьев. Внизу у подножия протекал небольшой, но чистый ручей.
Вскоре после приезда население лагеря начинало быстро увеличиваться. Через некоторое время оно возрастало в несколько раз за счет различных животных и птиц. Часть из них были, так сказать, плановыми — это куры и утки. К лагерю вела едва приметная полевая дорога. Стоило пойти нередкому здесь дождю, как дорога эта становилась непроезжей. До ближайшего села было несколько километров. Вот мы и оказывались отрезанными от источников снабжения. Конечно, у нас были некоторые запасы продуктов. Да только уж очень скучно было бы сидеть в этой южной стране на консервах и каше без свежего мяса. Пришлось выделить две большие палатки. В одну мы поселили кур, в другую — уток. Скептики, утверждавшие, что куры и утки разбегутся, были посрамлены. Птицы эти не только отлично прижились в лагере, но и принесли в него какой-то дополнительный уют. Куры вскоре начали нестись. Проследив избранные ими для этого места, мы ежедневно имели к завтраку свежие яйца. А предприимчивый археолог Георге приучил нескольких кур нестись у него в палатке, прямо под раскладушкой. Он получал свежие яйца, не вставая с ложа, и удивлял нас с утра свежестью и силой своего голоса. В тот год, в возрасте трех лет, начал свою экспедиционную деятельность и мой сын Мишка. Ему было поручено утром выгонять уток из палатки к ручью, а вечером загонять их обратно. Свои обязанности он выполнял в общем вполне успешно. Только раз, свалившись в ручей, побоялся он возвращаться в лагерь и печально сидел на берегу. Там его, дрожащего от холода, нашел наш архитектор Саня Барабанов. К счастью, дело обошлось без простуды, видимо, из-за сильного растирания и уже появившейся лагерной закалки.
Курами и утками все были довольны. Зденеку, Вадиму и другим горожанам нравилась некоторая экзотичность, которую они вносили в нашу жизнь. Георге и остальные сельские выходцы с удовольствием вспоминали былое. Некоторые наиболее свободолюбивые куры не захотели жить в палатке. Они предпочитали проводить ночи на деревьях. Мы сделали там удобные жердочки. Отношение к курам и уткам в лагере было самое хорошее, если не считать петуха Робеспьера. Он вскоре стал личным врагом лаборанта Вадима, человека доброго и незлобивого. Вадим, как и некоторые куры, отличавшийся свободолюбием, предпочитал спать не в палатке, а прямо под деревом и не на раскладушке, а на мешке, набитом соломой. Так вот, Робеспьер, большой белый леггорн с мощным красным гребнем и пронзительным голосом, каждое утро, часа этак в три, вскарабкивался на мешок Вадима и оглушительно кукарекал прямо ему в ухо. Каждый
Кроме запланированных кур и уток, в лагере появлялось и поселялось и большое количество совершенно, так сказать, внеплановых птиц и зверюшек. В тот год, когда мы впервые обзавелись курами и утками, их было особенно много. Прежде всего, невесть откуда, стягивались в лагерь различные бездомные кошки и собаки. Больше всего было котят. Худенькая Клеопатра с огромными зелеными глазами, нервная и бесстрашная, черно-бело-рыжий Пистолет, у которого кем-то переломанная передняя лапа срослась неправильно и вызывающе торчала впереди, толстые, ленивые и добродушные полосатые сестры Машка и Ленка, которых вислоухий каштановый щенок Пиля часами таскал за шиворот по земле, и они это безропотно переносили, и другие.
Особенно много животных и птиц приходило к нам из леса. На рассвете осторожно показывались из-за кустов кокетливые красавицы косули. Пугливо озираясь влажными черными глазами, дрожа, готовые в любую секунду стремительно рвануться в чащу, подбегали к корытцу с солью, жадно лизали ее, поминутно оглядываясь, и бесшумно исчезали. Наша могучая повариха Митриевна вставала за час-полтора до общего подъема, чтобы успеть приготовить завтрак. Она была единственным человеком, к которому косули подходили безбоязненно. Они тыкались резиновыми носами в необъятные карманы передника, где всегда было полно хлебных корок. При этом Митриевна никогда не гладила косуль, а даже ворчала на них, сдерживая раскаты своего трубного голоса и замахиваясь кухонным полотенцем, когда косули становились слишком назойливыми.
Под вечер, деловито стуча коготками по корням, неторопливо приходили в лагерь ежи. Разогнав кошек, подходили к блюдцам с молоком и, налакавшись вдоволь, так же неторопливо уходили, равнодушные к захлебывавшимся от лая щенкам. Случайно забежал в лагерь полосатый, очень озабоченный барсук и здесь, совершенно обезумев от шума и гама, вытянув остренькую мордочку, некоторое время метался внутри круга любопытствующих сотрудников экспедиции. Потом, видимо решив, что это самое слабое звено, кинулся под ноги лаборанту Зденеку, укусил его за босую ступню и исчез в лесу.
Однако, в большинстве, лесные звери и птицы, придя в лагерь или попав в него поневоле, становились здесь постоянными жителями. Таким был зайчонок Кешка, которого всего израненного нашел в поле Вадим, подранок дрозд Васька и многие другие.
Вот, например, какие жильцы поселились у меня. Палатка моя была большая и длинная. На опорный кол, находившийся в самой глубине, я повесил свой берет. Так и провисел он месяца два, ни разу мне не понадобившись. Однажды, светя фонариком, я с удивлением увидел какие-то травинки, листья и соломинки, торчащие из берета. Осторожно повернув берет, я обнаружил в нем гнездо, в котором сидели две сони. Это были маленькие изящные зверьки, похожие на белок, но с более короткими лапками. Серо-желтые с темными полосками, которые тянулись от обоих ушек к носику, с длинными пушистыми хвостами. Это были родители, а кроме них, в гнезде находились еще четыре совсем красных, без шерсти, недавно родившихся детеныша. Увидев меня, сони испуганно запищали, но не убежали. Видимо, они уже привыкли ко мне. Ведь это я их раньше не замечал, а они-то меня отлично знали, так как, судя по гнезду и детям, поселились здесь, в этом темном укромном и безопасном местечке, уже давно. Сони были очень хорошенькие, необыкновенно изящные. Кроме того, всякий, кто читал и полюбил «Алису в стране чудес», не может не полюбить и соню, участницу безумного чаепития, наравне со шляпником и мартовским зайцем. Вскоре у меня с сонями установились самые дружеские отношения. Целые дни сони действительно спали. Зато вечером, когда они, наконец, просыпались, то обязательно спускались по колу вниз, добирались, смешно подпрыгивая, до моей раскладушки, взбирались на нее и с удовольствием поедали прямо с ладони всякие припасенные мной крошки. Только раз мир между нами был нарушен. Я решил пошутить и вместо крошек положил на ладонь табак из раздавленной сигареты. Соня-папа, по имени Кузька, попробовал табак, и, видно, он ему очень не понравился. Кузька что-то сказал своей Кате, и оба они, с покрасневшими от негодования большими глазами, распушив усы и задрав кверху длинные, словно парикмахером расчесанные по всей длине на две стороны, хвостики, стали с необычайной быстротой бегать взад и вперед по раскладушке, возмущенно цокая и бросая на меня негодующие взгляды. Мир был восстановлен после долгих уговоров и подношений всяких вкусных вещей, особенно хлеба с вареньем.