Возвышение Бонапарта

Вандаль Альберт

Бонапарт: – Так как же, генерал, что вы думаете о положении республики?

Журдан: – Я думаю, генерал, что, если люди, которые так скверно правят страной, не будут удалены и не будет налажен лучший порядок вещей, нельзя надеяться на спасение отечества.

Бонапарт: – Очень рад видеть в вас такие чувства. Я боялся, не принадлежите ли вы, к тем, кто без ума от нашей скверной конституции.

Журдан: – Нет, генерал, я убежден, что наши учреждения необходимо видоизменить, но только без ущерба для основных принципов представительного правительства и великих принципов свободы и равенства.

Бонапарт: – Разумеется, нужно, чтобы все делалось в интересах народа, но все-таки необходима более твердая власть.

Журдан: – Я согласен с вами, генерал; и я, и друзья мои готовы присоединиться к вам, если вы сообщите нам ваши планы.

Бонапарт: – Я ничего не могу сделать с вами и вашими друзьями: у вас нет большинства. Вы напугали совет предложением объявить отечество в опасности и вотируете заодно с людьми, которые позорят вашу партию. Что касается лично вас и ваших друзей, я верю в ваши добрые намерения, но в данном случае не могу идти с вами. Впрочем, вы не беспокойтесь, – все будет сделано в интересах республики”. [581]

581

Notice in'edite Журдана.

Он продолжал в том же тоне, избегая показывать, насколько он связан с Сийэсом, и “о каждом из директоров высказывался более или менее презрительно”. [582]

Приход Булэ прервал разговор. В итоге Бонапарт добился своего: Журдан при нем формально отрекся oт республиканских учреждений; это было важное признание, которое следовало запомнить и которое могло пригодиться. Якобинский генерал умалчивает об этом в своем рассказе, но, по всей вероятности, Бонапарт предложил ему личные гарантии и удовлетворение: это достаточно доказывается двусмысленным поведением Журдана 18-го и утром 19-го. Остальные якобинцы, смутно догадываясь, в чем дело, все старались oпeредить противников, но тратили силы на бесплодные споры и безуспешно зондировали почву в предместьях.

582

Notice in'edite Журдана.

16-е и 17-е ушли на окончательную подготовку. Президенты обеих палат, инспектора залы, парламентские говоруны, увлекшие равнодушных, распределили между собою роли. Черновик указа о переводе собраний был редактирован заранее, так что старейшинам пришлось вотировать уже готовый акт. Решено было, что Бонапарт у себя дома будет ждать зова, затем сядет на лошадь, приедет в совет старейший и, получив от них инвеституру, займет войсками Париж. Его верховые лошади еще не успели прибыть, и один моряк, адмирал Брюи, одолжил ему своего “вороного испанского коня, замечательной кpacoты, но горячего и с норовом”. Чтобы иметь возле себя в момент своего появления на сцене многочисленный штаб, как бы олицетворяющим собой армию, Бонапарт дал знать всем офицерам, просившим разрешения представиться ему – тем, кого он уже видел и на кого мог рассчитывать – что он примет их 18-го в 6 часов утра; ранний час был назначен под предлогом отъезда. Пригласительные записки были составлены в таких выражениях, чтобы каждый из офицеров мог предположить, что только он получил приглашение; таким образом можно было сгруппировать их без их ведома и не опасаясь ничьей нескромности.

Так как Бонапарту важно было заранее иметь, под рукой достаточное количество войск, он 17 открылся Себастиани, человеку преданному и смелому, на которого можно было вполне положиться. Условлено было, что Себастиани, не дожидаясь декрета старейшин и формального приказа, явится к Бонапарту со своими драгунами, пешими и конными. 18-го чуть свет он подымет на ноги свою часть, под предлогом смотра, будто бы по приказанию директории, в честь Бонапарта, где ей придется дефилировать перед великим вождем. Все офицеры страшно желали этого и давно об этом мечтали. Далее решено было, что Себастиани поставит свою пехоту и два эскадрона конницы на площади Согласия, а сам с остальными драгунами явится к Бонапарту, отдать себя в его распоряжение. Таким образом у того будет солидная свита. Кроме того, под рукой будет 21-й стрелковый полк; Мюрат взял на себя уговорить офицеров; 8-й драгунский полк также должен был присоединиться к движению. Таким образом, драгуны и стрелки с самого начала будут на ногах и никакая случайность не застанет их врасплох. [583]

583

Реляция Себастиани, у Vator 237. Таким образом, парламентскому coup d'eiat должно было соответствовать нечто вроде кавалерийского pronuncimento.

Вопрос, как поведут себя предместья, по-прежнему заботит вождей Ле-Кутэ Де Кантеле старался, успокоить Бонапарта: “Париж останется спокойным; теперь агитировать могут только правители”. [584]

Тем не менее необходимо было объяснить парижанам уже свершившийся факт – после того, как он свершился, успокоить их, убедить, что это было необходимо, с этой целью приготовили афиши, прокламации”, брошюры, все орудия быстрой пропаганды. Тон и общий дух этих произведений были инспирированы Бонапартом. Бурьенн писал под его диктовку, Ревьо Де Сен Жан Д'Анжели и Редерер взяли на себя заботу о форме и тайном напечатании составленных брошюр. Сын Редерера, под видом ученика, проник в типографию Демонвилля и в маленькой отдельной комнатке собственноручно набрал все листки, с тем, чтобы отнести их, когда они будут отпечатаны, в департамент, который сам уже расклеит или распространит их обычным порядком. Черновые прокламаций и афиш по большей части не показывались Сийэсу: вряд ли бы он одобрил их стиль. [585] Газеты ничего не знали или были скромны. Одной только из них, Le Surveillant, по-видимому, имевшей какое-то отношение к братьям Бонапарт, разрешено было поместить 18-го на видном месте несколько строк, предвещавших реформы. “Говорят, что этим занялись влиятельные люди, не боящиеся горькой правды, что они хотят провозгласить эту правду с высоты национальной трибуны и показать наконец французам, какие опасности окружают их и какие у них есть ресурсы. [586] Другие газеты только 19-го должны были заговорить о случившемся накануне.

584

Lescure; II. 215. Brinkman говорит то же и почти в тех же выражениях: “Народ не интересуется более, распрями своих правителей”, стр. 323.

585

Grouvelle, rotes manuscriptes.

586

Le surveilant, 18 брюмера.

Несмотря на эти предосторожности, невозможно, чтобы слухи, ходившие в городе, не дошли до непосвященных директоров, чтобы эти последние остались в полном неведении, когда все были более или менее предупреждены. Они получали предупреждающие письма. Но Баррас умышленно их игнорировал, а Гойе и Мулен не способны были рассмотреть что происходит у них перед глазами. Чтоб обойти Гойе и убаюкать его подозрения, Бонапарт воспользовался Жозефиной. “Не знаю, был ли он моим приверженцем, говорил он о Гойе, – он ухаживал за моей женой”. [587] Факт тот, что этот буржуазный якобинец, большой охотник поволочиться, несомненно находился под обаянием Жозефины, представлявшейся ему существом высшей породы и настоящей светской дамой. Для него было восхитительным наслаждением сидеть в ее гостиной, в утонченно изящной обстановке, касаться этого существа, сотканного из грации и любви. Он бывал у нее каждый день в четыре часа и нередко приезжал второй раз вечером. [588] Жозефина поощряла его легким кокетством, ни к чему не обязывающим, и была в прекрасных отношениях с обоими супругами Гойе, позволяя ухаживать за собой мужу притворяясь большой подругой жены.

587

Journal de Sainte-H'el`ene, I, 470.

588

Гойе дожил до глубокой старости. Это был человек плотного сложения, ростом немного ниже среднего, с большим носом. Он вел точный список своим любовным похождениям, любил пикантное чтение и сочинял песенки.

Притом же Гойе слишком ценил выгоды своего официального положения – хорошую квартиру, хороший стол и все остальное, – чтобы не поддаться блаженному оптимизму; убежденный, что победы Массены и Брюна разогнали нависшие тучи, а победы Бонапарта в будущем обеспечат спокойствие страны, он даже не замечал, в какой упадок пришли учреждения: ему казалось, что все должно идти превосходно при таком режиме, где он, Гойе, представляет собой пятую часть короля.

17-го Бонапарт обедал у Камбасерэса, в министерстве юстиции. По поводу этого обеда сложилась легенда по милости самого Бонапарта; рассказывали, будто он встретился там с Трейльяром, Мерленом, Тарге и другими знаменитыми юрисконсультами, и они все вместе обсуждали будущий гражданский кодекс, создавая основы этого великого уложения, причем “генерал” поражал своих собеседников необычайной свободой ума и неожиданностью

интуиции. На самом деле Камбасерэс не пригласил ни одного юрисконсульта, а лишь нескольких генералов и администраторов, посвященных в тайну. Беседа отнюдь не поднималась до ясных высот разума, – напротив, шла очень вяло, и обед был совсем не веселый: каждый думал о завтрашнем дне и о том, что он в сущности рискует своей головой. [589]

589

Cambacer'es. – Порою в эти критические дни Бонапарт проявлял, наоборот, преувеличенную веселость, даже напевал. Одна газета говорит: “Бонапарт уже несколько дней необычайно весел. Близкие к нему люди замечают, что он все время напевает свою любимую песенку (poutnens): “Ecoutez, honorable assistauce”, которую он поет только когда он доволен и на душе у него спокойно. Le Diplomate, 19 брюмера.

В два часа ночи Бонапарт послал Моро и Макдональду приказ явиться к нему утром чуть свет и верхом; офицеры уже будут ждать их. Пригласили зайти и Лефевра. К Сийэсу послан был адъютант сообщить ему о последних распоряжениях относительно войск, но передал ему все вкривь и вкось; был ли то “случай, смущение или коварство?”. [590] Мы увидим далее, что и Сийэс, с своей стороны, готовил на завтра несколько сюрпризов.

Жозефина, отправив в Сен-Жермэн, к г-же Кампан, Каролину и Гортензию, также не теряла времени. В полночь она нацарапала и послала в Люксембург с Евгением коротенькую записочку, facsimile которой сохранилось; в этой записке она приглашала Гойе на другой день утром завтракать к 8-ми часам. [591] Это была ловушка, прикрытая цветами. Директора намеревались отчасти лаской, отчасти насильно задержать на улице Шантерен, затем посадить на лошадь и отправить вместе с Бонапартом во главе похоронной процессии, устроенной его собственному правительству, что могло бы подействовать на колеблющиеся умы. До последней минуты все хитрости пускались в ход, чтоб обмануть Гойе и Барраса, уверив одного, что вообще ничего не предпримут, а другого, что ничего не предпримут без него. Днем Бонапарт послал предупредить Барраса, что будет у него, выражая желание поговорить серьезно и окончательно, но не пришел, извинившись через Бурьенна, под предлогом сильной головной боли. Образчик величайшего коварства – он напросился на обед к президенту директории… – на 18-е брюмера. “В конспирации, говорил он впоследствии, все дозволено”. [592]

590

Gronvell, rotes manuscrites.

591

“Приходите, дорогой мой Гойе, с женой позавтракать со мною завтра 8 ч. утра. Непременно приходите, мне нужно поговорить с Вами об очень интересных вещах. Прощайте, милый мой Гойе. Можете всегда рассчитывать на мою искреннюю дружбу, – Ляпажери-Бонапарт”. (Venez, mon cher Gohiez, et votre femme, d'ejeuner avec moi demain 'a 8 heures du matine. N'y manquez pas; j'ai `a causer avec vous sur des choses tres int'eressantes. Adieu, mon cher Gohier. Comptez toujours sur ma sinc'ere imiti'e, – Lapagerie-Bonaparte). M'emoires de Gоhier dans Lescure, II, 55.

592

Journal de Sainte H'el`ene, I, 470.

ГЛАВА VIII. БРЮМЕР – ПЕРВЫЙ ДЕНЬ

Ночная работа. [593] – Заседание на рассвете. – Декрет старейшин. – Улица Победы. – Наплыв офицеров. – Прибытие генералов. – Мышеловка. – Лефевр. – Бернадот. – Торжественный отъезд. – Вокруг города. Финансист Уврар. – Близ Тюльери. – Уврар 18-го в Люксембурге. – Баррас не трогается с места. – Первое разочарование Сийэса. – Фуше. – Бонапарт в совете старейшин. – Знаменитая речь. – Плагиат. – Вид войск и толпы. – Революция или смотр? – Афиши и брошюры. – Переворот во имя свободы!. – Неожиданный перерыв заседания совета пятисот. – Выход в отставку и исчезновение Барраса; инцидент у заставы. – Министр в Тюльери. – Формализм Камбасерэса. – Печать республики и голосование нового указа. – Гойе подписывает указ. – Гойе и Мулена убеждают подать в отставку; их арест; роль Моро. – Физиономия Парижа; биржа. – Стратегические распоряжения. – Заседание в Тюльери; бесплодные дебаты. – Бонапарт старается сохранить отношения с якобинцами. – Бурное совещание. – Якобинцы военные и штатские. – Бернадот пытается войти в дело и присвоить себе все выгоды. – Ни у кого нет определенного плана на завтра. – Промахи Бонапарта. – Первые тревожные симптомы; часть старейшин уже готова перейти в отступление. – Париж вечером 18-го брюмера.

593

Ссылки и критика источников

О Брюмерских днях существует несчетное множество рассказов, включенных в Мемуары различных лиц или же вышедших в свет отдельным изданием. Приводим ниже, с указанием строк и страниц по нашей номенклатуре, указания текстов, которые мы комбинировали и сравнивали, чтобы восстановить ход событий.

Из сочинений, могущих бросить свет на факты, оставшиеся темными или сомнительными, мы пользовались главным образом:

1) Неизданными “Разъяснениями” Камбасерэса (Eclaircissements in'edits de Cambacer'es) – холодный, спокойный и серьезный рассказ о событиях.

2) “Записками” Грувелля (Notes manuscrites de Grouvelle). Эти краткие, часто совсем не отделанные по форме заметки, по-видимому, написанные со слов Сийэса под свежим впечатлением переживаемых событий, во многом исправляют и дополняют установленную версию.

3) “Запиской” Журдана от 18 брюмера (Jourdan, “Notice sur le 18 Brumaire”), тем более ценной, что в ней есть характерные признания.

4) Подслушанными разговорами, записанными Ле Кутэ де Кантеле и включенными в отрывок из его Мемуаров, помещенный Lescure'oм в “Jurn'ees r'evolutionnaires” II, 205–229.

5) “Письмами” г-жи Ренар, “Lettres de M-me Reinhard” (письма за брюмер, фример и нивоз VIII года), вышедшими в свет уже после того, как наш рассказ появился почти целиком в Revue des Deux Mondes (апрель – май 1900 г., 15 марта 1901 г.) и в Correspondant (10 и 25 ноября – 10 декабря 1900 г.). Эти письма, как мы с удовольствием убедились, подтверждают нашу оценку событий.

С другой стороны, веским свидетельством остается двойной рассказ Редерера (Journal de Paris 19 брюмера), приведенный и в полном собрании сочинений, Oeuvres, III, прим. стр. 296–301, и в “Записке о моей жизни для моих детей” (“Notice de ma vie pour mes enfants”, Oeuvres, III, 296–302). Малоизвестный рассказ Себастиани у Vatont, 234–242 дает ясное представление о первых движениях войск. “Воспоминания шестидесятилетнего старика Арно (Arnault “Souvenirs d'un sexagеnaire”), впоследствии постоянного секретаря французской Академии, более литературного, чем исторического характера, ценны только некоторыми живописными черточками и подробностями общественной жизни. К тогдашним газетам, хотя и очень интересным, следует, однако, относиться с осторожностью: зато они чудесно рисуют физиономию тогдашнего Парижа и состояние умов. Полноте внешней картины много способствуют подробности, приводимые в “Исторических Мемуарах от 18 брюмера”, вышедших в свет несколько недель спустя после события, и писанных со слов очевидцев.

Наоборот, фактический материал в рассказах главных участников событий, т. е. Бонапарта, Барраса, Гойе и др., остается под сомнением; их писания, естественно, носят характер апологии, или самозащиты задним числом. К ним также надо относиться с осторожностью и, если возможно, читать между строк, в особенности, записки Люсьена, которому слишком много верили на слово. Люсьен написал свою “Брюмерскую Революцию” (“R'evolution de Brumaire”) прежде всего, чтоб возвеличить собственную роль в прошлом, а затем, в защиту политической тезы, которую он проводил в начале июльской монархии.

Реляции второстепенных участников или свидетелей событий также составлялись много времени спустя; они изобилуют сомнительными, нередко противоречивыми подробностями, и носят отпечаток страстей той эпохи, когда они были написаны, по крайней мере настолько же, насколько эпохи, о которой в них идет речь. Вообще мы приняли за правило считать доказанными лишь факты, установленные многими совпадающими свидетельствами, составленными независимо одни от других. Свидетельства современников, печатные или неизданные статьи, брошюры, частные письма, полицейские отчеты, заслуживающие более веры, но и их мы принуждены подвергать такой же проверке. Прим. Автора.