Впечатляющий пик
Шрифт:
Жанна окликает меня:
– Ты знаешь, что обозначают его татуировки на груди? Почему он набивает птиц?
Отворачиваюсь, ответа на этот вопрос у меня нет.
Жанна громко вздыхает:
– А Марина, я уверена, знала.
Из шкафчика вываливаются бутылочки, что едва держались на краю, слышу, как разбиваются вдребезги, точно так же, как мое сердце, по осколкам которого, я иду к выходу.
– Эй, кто-нибудь!
– орет Жанна мне в спину.
– Обработайте ей руку!
Чувства дарят счастье или
– Как твоя рука?
– привычно подходит он ко мне сзади, целуя в шею.
Мне нравится, мне очень приятно, но я больше не могу расслабиться и вспыхнуть, как раньше. Ведь у женщины все идёт из головы, а в моей голове застряли слова Жанны. Непрошеным гостем поселился рассказ о бывшей жене, меняющихся блондинках и любви, которая уже была. Я где-то читала, что человек любит в жизни только один раз, а после ищет похожих. Вот Глеб Дмитриевич и нашел молодую блондинку. От этих мыслей можно сойти с ума. Иногда мне кажется, что Жанна наговорила гадостей специально, чтобы рассорить, но потом замечаю, как он замкнут, а оживает рядом со мной, только когда дело движется к интиму.
В чем-то она права, я его совсем не знаю.
– Ещё болит, - отвечаю равнодушно и тихо, - я пойду спать, ладно? Выпью таблетку и постараюсь уснуть.
– Ты молодец, ни один ребенок не пострадал, - касается он моего здорового плеча, - я тобой горжусь.
Спокойно улыбаюсь, покидая кухню. Лучше бы этого вообще не было. Пожар мог нанести кому-то из детей серьезную психологическую травму. Меня беспокоят собственные чувства. Ведь это я смотрю на него щеночком, о котором говорила Жанна. Это я порчу наши отношения, теряясь в догадках. Это я ревную к прошлому. Мне нужно хоть что-то, совсем чуть-чуть, и тогда я успокоюсь.
В темном коридоре между залом и кухней вижу его черные глаза, строгие и очень внимательные. По его лицу понять ничего не возможно.
– Что означают птицы на твоей груди?
Он меняется, хмурится, опуская голову.
– Почему ты спрашиваешь?
Я пытаюсь что-то увидеть, хочу знать, что именно он ко мне испытывает. Теперь мне чертовски мало его тела, недостаточно удовольствия и наслаждения от умелых рук. Я хочу его целиком, знать, что он принадлежит мне душой. Я хочу его сердце.
Но заставить любить себя невозможно, особенно того, кто уже отдал свое сердце однажды и потерпел неудачу, боль и разочарование. Думаю, что когда становишься старше, предаться чувствам еще сложнее. Возможно, я ему очень нравлюсь, но это не то что мне нужно.
– Не думаю, что сейчас стоит говорить об этом, ты столько пережила, - вздыхает Глеб Дмитриевич, подтверждая мои худшие опасения.
Я сижу у дубовой красно-коричневой стойки на высоком деревянном стуле. Над головой развиваются футбольные шарфы, а в больших пузатых бокалах пенится пиво.
– Эй, что ты здесь делаешь? – присаживается Пашка рядом, щелкая
– Пью, не видишь? – подпираю рукой щеку.
Пашка облизывается, когда прямо перед его носом оказывается шапка белоснежной пены.
– Зачем ты пьёшь, если у тебя все хорошо? Пьют когда плохо, - пачкает нос.
– Сегодня я видел, как Полина и Стеша вместе уснули в ее кроватке, в обнимку, как родные, с книжкой сказок, обложившись мишками.
Пашка смеется, пенка разлетается.
– Так это же прекрасно. Я понял. Это пьянка счастья.
– Это пьянка страха, - подношу к губам стакан и делаю большой глоток.
Пашка стонет, лбом ударяясь о стойку.
– Господи, Глеб, я тебе очки куплю, толстые такие окуляры. Неужели ты не видишь, что Полина не Марина?
– Марина тоже в самом начале...
– Не хера подобного!
– бьет рукой по стойке Пашка, пугая бармена.
Друг кривляется, молча выпрашивая у официанта прощение за свое дурацкое поведение.
– Марина сама тебя соблазнила, глаза бегали всегда, она флиртовала и смеялась.
А Полина смотрит в рот. Не знаю, как объяснить, короче, она просто не дышит, когда ты рядом. Это очень забавно.
Признаться вслух, что она больше не хочет меня - болезненно. Надеюсь, что это шок из-за того, что она пережила во время пожара. Но она не даёт мне даже обнять себя, постоянно ускользая, не ждёт меня по вечерам. Внутри, что-то замирает, когда я вижу вместе Полину и Стешу, глядя на эту картину невозможно остаться равнодушным. Но иногда, что гораздо хуже, я обнаруживаю ее укутанной в одеяло на своей половине кровати. Если я прихожу рано, то у Полины находится миллион дел за пределами комнаты, где я нахожусь. Секса не было уже больше недели. Если учитывать, что раньше он был каждый день, а иногда и несколько раз в день, то меня это серьезно настораживает.
Я скучаю по ней, по тому огню, что есть между нами, пониманию друг друга с полу слова. Она лишь улыбается и уходит, утверждая, что все нормально.
– Может вы поругались? – читает мои мысли друг.
– Нет, мы не ругаемся. Она просто, - подбираю слово, - ускользает, твою мать.
Пашка морщится.
– И ты, конечно же, решил, что это потому что ты слегка помешался на ней. Запал, как мальчишка.
– Прекрати.
– Ты говорил ей?
– Что? – поворачиваюсь, вздыхая, хотя и так знаю ответ.
– Что жить без нее не можешь?
– Нет и не собираюсь.
– Правильно, зачем?
– зевает Пашка. – Нечего тебе здесь ошиваться, домой иди к своим девочкам.
– Это все всегда портит! – злюсь, повышая голос, отвечая на его вопрос.
– Ну да, ну да! – качает головой Пашка. – Детский сад.
Смеюсь, спихивая друга с высокого барного стула:
– Марина позвонила, что хочет навестить Стешу.
– Чего это она, заболела? – ржёт Пашка, забираясь на стул обратно.
– Не знаю. Наверное все ночные клубы закрыли на сандень. Не хочу, чтобы Полина даже видела её.