Вперед, гвардия!
Шрифт:
— Какие катерники — сам потом скажешь, а насчет берега зря волнуешься. По всем правилам высадим.
— С этого бы и начинал! Через речку перетащите, а там мы и сам с усам! Адью, оревуар, гуд бай, мадам! — загоготали в кузове.
На опушке Норкин выскочил из машины и пошел к своим катерам, серыми глыбами прижавшимся к яру.
Остаток короткого дня прошел в хлопотах. Надо было отдать последние приказания, ликвидировать недоделки, которых, как всегда, оказалось очень много, и Норкин забыл о недавней встрече с матросами.
А когда сгустилась темнота, пошли к Зегже.
Но вот слева замигал огонек.
— Маяк! — почти одновременно крикнули Волков и рулевой.
— Делать поворот! Десантникам приготовиться! — > распорядился Норкин.
Катер повалился на борт и пошел к правому берегу. Где-то там, залитая чернотой, притаилась крепость. Самое время осветить ее прожекторами, только вот на бронекатерах жалкие мигалки и приходится идти вслепую.
Но, как это иногда бывает, в крепости нашелся солдат, слишком хорошо знающий свои обязанности: ему почудился шум, и он выпустил в небо ракету. С валов рявкнули пушки, затараторили пулеметы, и еще несколько хвостатых ракет повисло над черной рекой. Конечно, катера стали видны как на ладони, но зато и с них увидели лоснящийся обрыв, провалы амбразур, колья проволочных заграждений. На катерах заговорили пушки, и началась та свистопляска, в которой так хорошо разбираются историки, но ничего не понимают сами участники. Снаряды буравили ночь, трудно понять, какой катер куда стрелял, да это никого и не интересовало: противники стреляли больше для того, чтобы напугать друг друга и приободрить себя.
И все-таки катера успешно решили свою задачу.
Едва нос катера коснулся берега, как откинулся люк кубрика и из него, согнувшись, выскочил матрос, у которого на ленточке была надпись: «Красный Кавказ». Ощерившись в крике, он сделал шага два, выпрямился и рухнул на палубу. Бескозырка свалилась с его головы и, кружась в бесчисленных водоворотах, поплыла к Висле.
Вслед за этим матросом выскочил щербатый. Он мельком глянул на товарища и, крича что-то несуразное, прыгнул с катера. Брызги взметнулись выше палубы. Когда они опали, Норкин увидел щербатого уже карабкающимся на обрыв. Мокрая глина ползла из-под ног, матрос хватался за невидимые бугорки, чахлые кустики завядшей травы и полз, полз кверху, все так же раздирая рот в крике. За ним по всему обрыву лезли десантники.
Десант высажен. Норкин отвел дивизион от берега и обрушил залпы на вспышки орудий и пулеметов крепости. Он теперь ждал условной ракеты Козлова, чтобы перевести огонь в глубину. А Козлову было не до ракеты. Еще подходя к крепости на катере Селиванова, он заметил лог, идущий в обход крутого ската и в глубь обороны противника. И, очутившись на земле, Козлов повел часть десантников этой дорогой. Голые ветви кустов хлестали по лицам, норовили выцарапать глаза.
Все, казалось, шло хорошо, и вдруг яркие вспышки засверкали на земле, и почти тотчас вездесущий Аверьянц доложил:
— Минное поле, товарищ майор!
Матросы, словно подкошенные, попадали на землю, зазвенели лопаты, еще немного — батальон окопается, засядет
— Скатываемся с обрыва! — выпалил он одним дыханием, ойкнул и упал.
Аверьянц приподнял его голову и сразу осторожно положил ее на землю. Случайная пуля ударила связному точно в лоб. А случайная ли? Вон сколько матросов распласталось между кустов, а огонь противника все крепнет. Уж не в ловушку ли влез батальон?
— Аверьянц! Туда полным ходом! — сказал Козлов, подтолкнув Мишу кулаком в спину, и крикнул уже вслед — Пусть атакуют! Принимают удар на себя!
Аверьянц шариком скатился к реке, а в воздухе нарастал скрипящий, рвущий нервы звук. Вот он замер, и гнетущую тишину разорвал грохот. Земля дыбится, свистят над головой осколки и камни. Козлов вжимает лицо в след чьей-то ноги и замирает. А к шестиствольным минометам присоединяются немецкие пушки и минометы. Они так точно кладут снаряды и мины, словно гвозди вколачивают. Земля дрожит и колышется.
Только несколько залпов дали немецкие «скрипачи», а кажется, что они хозяйничали вечность. Но вот хвостатые мины «катюш» потянулись с реки, артиллерийские залпы сливаются в один несмолкающий рев. На какое-то мгновение противник стихает, и Козлов слышит рядом с собой громкую скороговорку:
— Матка бозка Ченстоховска! Матка бозка Ченстоховска!
Козлов оглядывается. Рядом уже лежит Миша и, старательно целясь, бормочет эту тарабарщину.
— Пан поляк? — немедленно откликается кто-то.
— Поляк, из Еревана, — отвечает Миша матросу. И уже Козлову — Будут лезть до последнего.
— Как там?
— Больше половины как корова языком слизнула…
Только под утро, когда на сером фоне неба обозначились валы крепости, удалось найти проход в минном поле, и батальон снова пошел в атаку. Разозленный неудачей, промокший до нитки и промерзший до костей, Козлов бежал вместе со всеми. Он сейчас не командовал, а был простым бойцом, одним из тех, из кого слагались десятки этих упрямых людей, которые по-прежнему зло лезли прямо на плюющие огнем амбразуры. Как сквозь туман, Козлов видел фашистский танк, остановившийся над обрывом, и Ксенофонтова, бросившего под него гранату. Водитель танка не справился с машиной, не смог удержать ее, и она, задрав к небу гусеницы, упала вниз, подмяв под себя Ксенофонтова.
Однако Козлов понимал, что рано говорить о победе. Противник еще крепко сидел в своих укреплениях. Эх, сейчас бы только одну свеженькую роту! Но роты не было, не было даже взвода, и наступающие замедлили бег, невольно начали искать прикрытия. Вся надежда была на матросов с катеров. Только они могли помочь. Но догадаются ли?
Норкин догадался. Он внимательно следил за боем и понял, что именно сейчас наступил критический момент: батальон Козлова ворвется в крепость или… или скатятся к реке трупы.