Вперед, гвардия!
Шрифт:
Норкин пробовал остановить расходившееся начальство, пытался объясняться, но тщетно. Семенов оседлал любимого конька, сыпал громы и молнии на голову Норкина, на весь дивизион и даже на многочисленных святых. Наконец терпение Норкина иссякло, он козырнул, повернулся и пошел на полуглиссер, словно не слыша несущихся вслед угроз. Мотор взвыл — только комдива и видели! Семенов ещё топал ногами, грозил кулаком, а Норкин уже забыл и о самом Семенове, и об его угрозах. Его потрясла смерть Крамарева. Прав Пестиков или нет? Этот вопрос так и оставался неразрешенным С одной стороны, Пестиков сделал все возможное, чтобы избавить товарища от мук, а с другой… Убить
— Куда прикажете? — спрашивает командир полуглиссера. Он сидит на месте Крамарева и поэтому неприятен Норкину, который невольно подумал, что Крамарев сам бы догадался, куда нужно комдиву.
— В батальон морской пехоты, — говорит Норкин и облегченно вздыхает: ко времени явился Борис Евграфо-вич. С ним тоже можно поговорить. А вообще-то странно ведет себя Семёнов. Морская пехота должна действовать совместно с катерами, а Норкин, пока Козлова не увидел, даже не знал, что здесь стоит целый батальон морской пехоты. Почему? Неужели Семенов окончательно спятил? Или до такой глупости дошли с сохранением военной тайны? Невольно вспомнился анекдот об ездовом, который охотно рассказывал случайным попутчикам, что, сколько, откуда и куда он везет, но нахмурился и замолчал, сославшись на военную тайну, когда у него спросили, сколько ему лет. Разве не похоже? О появлении батальона знают армейцы, население, возможно — противник, но только не командир дивизиона, который будет воевать с ним бок о бок.
Плавное течение мыслей прервал длинный свисток, раздавшийся в прибрежных кустах. Норкин повернулся к берегу, приложил руку к козырьку, затем помахал ею. Два коротких отрывистых свистка, и снова тихо. Михаил придирчиво шарил глазами по берегу и нависшим над рекой кустам. Очень хорошо: ни одного человека, ни намека на то, что здесь притаились готовые к бою катера. Вот только некоторые ветки нужно заменить. Уже завяли в этой чертовой жаре.
Полуглиссер скользнул в протоку и заюлил между стволами деревьев, стоящих в воде. Несколько поворотов — протока расширилась и кончилась. Полуглиссер приткнулся к шатким мосткам, протянувшимся от берега почти до середины образовавшейся здесь чаши.
Норкин сошел с полуглиссера и в нерешительности остановился. Идти или нет? И хочется повидаться, поговорить с Козловым, да настроение такое, что не разговор получится, а скорее всего надгробное рыдание.
— И что это гость примечательное на нашем берегу увидел? Уставился глазами в точку и ни шагу? — раздался с берега знакомый голос.
Михаил тряхнул головой и торопливо шагнул навстречу Козлову, который собирался ступить на жиденькие мостки, еле выдерживающие тяжесть одного человека. Расцеловались по-русски и пошли в лес. Норкин придирчивыми глазами кадрового офицера осматривал хозяйство Козлова. Цепкая память фиксировала землянки, скрытые под кучами хвороста, тонкие нити зеленоватых проводов, одиноких дневальных, которые, заметив офицеров, застывали свечками и брали на караул по-ефрейторски.
— А народ у тебя где? — не вытерпел Норкин. — На учения угнал?
— Они, брат, по части боев академию закончили, — не без гордости сказал Козлов и засмеялся. — Знаешь, что за батальон? Пальчики обли Лешь! — Козлов хотя и говорил восторженно, но голос понизил с таким расчетом, чтобы его никто, кроме Норкина, не слышал.
Норкин не мог сдержать улыбки, слушая это бесхитростное
— Будто не такой, как другие?
— В самую точку попал! — засмеялся Козлов. — Все воюют с первых дней, все — из госпиталей и в таких переделках бывали, что другому и не снилось! Кто в Одессе был? Козловцы! В Севастополе? Козловцы! В Ленинграде, Сталинграде? Опять же… — Козлов видел, как двинулись к переносице брови Норкина, понял ошибку, но, как тяжеловесный состав, набравший скорость, сразу остановиться не смог и выпалил по инерции: — козловцы!..
— Быстро и далеко шагаешь, Борис Евграфович, — иронически заметил Норкин. — Выходит, без Козлова труба бы нам?
— Ты брось, Миша, за слова цепляться.
— Прежде чем болтать, ты бы подумал, кто их воспитал. К тебе они готовенькими явились, а ты и радешенек свое тавро припечатать — «козловцы!». А ты спросил у них, хотят они сами так называться? Спросил?
Раздражение, накапливавшееся несколько дней, нашло выход, и Норкин не жалел слов для изобличения Козлова. Тот сначала хмурился, пытался оправдываться, а потом вдруг хитро взглянул на гостя, расправил плечи, словно внезапно избавился от невидимого груза, и стал короткими репликами распалять его. Со стороны было смешно наблюдать за тем, как капитан-лейтенант отчитывал майора, и дневальные украдкой улыбались.
— Стоп! — неожиданно сказал Козлов, остановившись около зарослей ольхи. — Я ведь тебе сюрприз приготовил!
Михаил недоумевающе пожал плечами и пошел дальше. Зачем он сюда приехал? Сюрпризы привлекли? Пожалуй, и это… Еще в первое посещение Козлов намекнул, что ему есть чем удивить и обрадовать Норкина.
— Значит, не хочешь? — посмеивался Козлов. Это была его месть за недавнюю нотацию. — А я-то думал — обрадую…
— Что там у тебя, черт конопатый? — начал сдаваться Норкин.
— Да так, ничего особенного… Сам оценишь. Козлов как-то незаметно подтянулся и крикнул голосом, привыкшим повелевать:
— Командира истребителей — ко мне!
— Командира истребителей к майору! — повторил дневальный.
— Командира…
— …истребителей…
— …к майору! — прокатилась по роще затихающая волна голосов.
И вот кусты зашевелились, расступились, и на тропинку вышел человек в пятнистой накидке. Норкин ошалело смотрел на него. Широкие мясистые плечи. Рыжеватые волосы, выбившиеся из-под пилотки… Ксенофонтов! Друг ты милый! Жив, здоров, стоит и улыбается еще, дьявол!
— Вы не знакомы? — посмеивается Козлов. — Могу познакомить.
Иоркин забывает свои горести, любовно тычет кулаком в живот Козлова и бросается к Ксенофонтову.
— Ксенофонтыч…
Вот и все, что он смог сказать.
А мичман, тот вообще ничего не сказал. Он зажал своими клещами руку Михаила и молча тряс ее.
Засиделся Михаил в батальоне морской пехоты: все слушал печальную повесть о последних днях батальона Кулакова. Узнал, что после того, как фашисты разорвали фронт батальона, часть матросов, оставшихся внутри кольца блокады, влилась в одну из бригад морской пехоты и вместе с ней выстояла на восточных рубежах обороны Ленинграда. Выли над матросскими головами железные и снежные метели, тошнило, покачивало от вечного недоедания, но они выжили и главное — выстояли! Не все выжили… От истощения умер Углов, многих скосили осколки и пули…