Вперед, гвардия!
Шрифт:
Но Натка далеко, а сомнения рядом…
— Командиров отрядов к комдиву! — пронеслось от катера к катеру.
Селиванов на мгновение оживился и сразу же опять нахмурился: он командир не отряда, а лишь двух катеров. Растерял он свой отряд…
К катеру Норкина Селиванов подошел последним и сел в сторонке. Норкин мельком взглянул на него. Осунулся Лёнчик. Лоб изрезали морщины. Пообмякли щеки. В черных кольцах волос заметна первая седина. Во всем облике — усталость, страшная усталость. Захотелось подойти к нему, обнять, но… не время сейчас для нежностей! Не умрет, если и потерпит до подходящего часа.
— По сведениям воздушной разведки, противника прижали к реке, — сказал Норкин,
На лицах командиров отрядов катеров разочарование: опять кому-то торчать в тылу, заниматься нудными перевозками.
— Здесь я останусь, — продолжал Норкин, стараясь хоть этим приободрить офицеров и в то же время подчеркнуть, что контроль реки — дело менее ответственное и интересное. — Контролировать реку будут отряды Ястребкова и…
Ястребков улыбнулся и подмигнул сразу всем. Он доволен.
Кого послать еще?.. Пожалуй, Селиванова. Он тащится за дивизионом, как побитая собака за хозяином. Считает себя виноватым, даже обузой для остальных. Надо подбодрить его.
— … и отряд Селиванова, — уверенно закончил Норкин. — Исполняйте!
Еще издали, только увидев бегущего Селиванова, Волков понял, что они идут дальше и крикнул:
— По местам стоять, со швартовых сниматься! Катера Селиванова снялись первыми и пошли к далекому Бобруйску. Берега реки были безлюдны. Но зато воздух дрожал от грохота: гремела артиллерия, рвались бомбы, над головами гудели десятки бомбардировщиков, штурмовиков, истребителей.
— Доколачивают фашистов, — сказал Волков. Справа пикировщики «катились с горки». Скатился один, сбросил бомбу, и земля, кажется, готова расколоться от взрыва. А за первым уже несутся второй, третий…
И вдруг за поворотом мелькнула лодка. Селиванов и Волков прильнули к смотровой щели. Сомнений быть не могло: на лодках, понтонах и просто вплавь фашисты старались удрать из расставленного для них мешка.
— Огонь! — крикнул Селиванов.
И катер вздрогнул от орудийного залпа. Огонь сверкнул в одной из лодок, а сама она нелепо подпрыгнула и упала в воду грудой обломков.
Залпы гремели беспрерывно. Казалось просто чудом, что пулеметы не захлебывались в своей скороговорке. А шесть бронекатеров носились по реке, подминая под себя легкие лодки, дробя форштевнями понтоны. Вот катер Ястребкова влетел в самую гущу плывущих немцев и завертелся там. Одна за другой скрываются под водой человеческие головы: многих утянули вниз водовороты, поднятые пинтами, а еще больше пострадало от ударов о бронированные борта катеров.
Чиста поверхность реки. Даже пузыри перестали подниматься с ее дна. Бронекатера торопливо посылают в лес фугасные снаряды, прочесывают кусты и подлесок бесконечными пулеметными очередями. Валятся деревья, вырванные с корнем, падают на землю ветви, срезанные пулями. А над рекой повисают десятки штурмовиков. Селиванов слышит в наушники голос незнакомого летчика:
— Отойди, браток, отойди! Сыпану!..
Бронекатера торопливо покидают место побоища, где уже грохочут «катюши», где штурмовики уже приглаживают берега, доколачивают фашистов.
Волков достает папиросу, хлопает себя по карманам и скрашивает у Селиванова:
— У вас нет спичек?
— В каюте.
— Пойду прикурю на камбузе.
Селиванов кивком головы отпускает его. Волков неторопливо идет на корму катера, где около маленькой печурки копошится кок.
Много песен сложено о рулевых, о комендорах, минерах, сигнальщиках. Даже каторжный труд кочегаров
А теперь, когда все наслаждались заслуженным отдыхом, кок, отскоблив с рук оружейное масло, взялся за приготовление обеда. Да не такого, о котором говорят: «Сойдет! Проголодались — сожрут и топор!» Нет, кок священнодействовал у печурки, пытаясь приготовить что-то новое и вкусное из набивших оскомину круп.
Волков, сунув в печку чурку, подождал, пока по ней не забегали дрожащие языки пламени, потом достал ее и с наслаждением прикурил. Уходить не хотелось: после недавних волнений душа просила покоя, тишины. И языки пламени, мечущиеся в печурке, и дымок, чуть заметной струйкой вьющийся из трубы, и запах разопревшей каши — все напоминало родной дом.
— Фашисты! Прямо по курсу! — донесся до Волкова крик пулеметчика.
Волков вскочил, забыв бросить чурку, которую держал в руках. На обрывистом мысочке, почти у самой кромки его, стояла пушка. Около нее замер расчет. Волков бросился к носовой башне и крикнул, открывая люк:
— Не видишь?! Огонь!!!
— Снарядов нет, — устало и как-то безразлично ответил комендор.
Тоже правда. Погорячились в бою, все выпустили…
Волков медленно выпрямился и посмотрел на пушку. Вот она, проклятая! Стоит и не шелохнется, уставившись на катер немигающим зрачком своего ствола. Немцы, видимо, догадались, что катер беззащитен, и умышленно подпускали его к себе.
Волков посмотрел кругом. Лес, обыкновенный лес, мимо которого шли все эти дни. А впереди — река, река узкая, мелкая. Здесь не вильнешь в сторону. Да и поздно: стоит катеру начать поворот — беспощадный снаряд вопьется ему в грудь, разорвет ее. Осталось одно — ждать, терпеливо ждать развязки.
Но кто может равнодушно ждать своей смерти? Волков, взбешённый своим бессилием, злобно выругался и швырнул в артиллеристов чурку, которую все еще машинально сжимал в руке. Она, кувыркаясь, полетела к берегу и упала около пушки. И тут случилось то, о чем Волков совсем не думал: фашисты попадали на землю, старались вжаться в нее. Несколько ничтожных секунд, на которые люди часто не обращают внимания, сослужили свою службу: катер, чиркнув днищем, юркнул за мысок — и запоздалый снаряд прогудел где-то за кормой.
Еще не успели прийти в себя от неожиданного спасения, а сзади уже раздалось несколько выстрелов и все стихло. Скоро, показались катера Ястребкова. Их пушки, казалось, задорно поглядывали на лес.
Прошли минуты радости, прекратились рассказы о том, как лейтенант «оглушил» фашистов чуркой. Волкова хвалили, превозносили за находчивость, приписывали ему такие мысли, каких у него и не было. А он угрюмо сидел на берегу в тени деревьев и слушал, как Норкин распекал Селиванова.
— Значит, местью увлеклись? — говорил Норкин, не скрывая злости и издевки. — Месть — дело хорошее. Но только тогда, когда мстит умный человек! А месть дурака — ему же самому боком выходит!.. Говори еще спасибо, что я послал тебя в паре с Ястребковым. И сам, и Наталье скажи, чтобы молилась за здоровье его!