Вперед и с песней
Шрифт:
— Черемуха, — подсказала я Адаму Егоровичу, немного успокаиваясь, хотя это слово сейчас у меня ассоциировалось только со знаменитым отравляющим газом.
— А вы вон какая сильная и ловкая девушка, оказывается! Кто бы мог подумать! Мне даже как-то немного приятно, что вы меня сейчас так держите, особенно вот теперь, когда стало совсем не больно… — пробормотал Адам Егорович, смущенно хихикнув в темноте.
Я несколько устыдилась своей подозрительности, которая, впрочем, как показывает практика, никогда не бывает излишней, и отпустила бедного старичка из своих невольных, сильных объятий. А то еще возомнит что-нибудь не то!
— Ну, вы все же теперь потише, — сказал Адам Егорович, подводя меня к стеллажам, которые вдруг сами как в сказке отодвинулись в сторону, открывая замаскированную железную дверь в стене. — Предупреждаю, вниз ведет крутая лестница, вы уж все-таки за меня потихоньку придерживайтесь, не стесняйтесь. Договорились? Я буду светить фонариком.
Дверь бесшумно открылась, и мы оказались на маленькой площадке, обложенной голубым «туалетным» кафелем, по которому Адам Егорович быстро скользнул фонариком.
Но при свете луча я успела заметить, что под ногами у нас была глубокая шахта, настоящая черная бездна.
— Вы не удивляйтесь, — шепотом сказал Адам Егорович, быстро захлопывая за собой дверь. — Мировой опыт показывает, что мини-лаборатории, подобные нашей, удобнее всего устраивать под землей. Максимальный срок эксплуатации — тридцать лет, за которые как раз сменяется десять команд ученых. Потом бункер засыпается землей, и новую лабораторию устраивают совсем в другом месте.
— А… сколько работает уже ваша… подводная лодка? — спросила я, осторожно спускаясь вслед за Адамом Егоровичем и боясь скатиться с лестницы кубарем, пересчитав головой все железные ступеньки. Похоже, что считать бы мне пришлось очень даже долго.
— По идее, нынешний год должен для мини-лаборатории АБЖ-60 стать последним, так сказать, завершающим, — ответил Адам Егорович. — Но пока точно ничего не известно. В связи с мировым экономическим кризисом и особенно положением в нашей стране вполне возможно, что руководство пересмотрит некоторые позиции, не будет столь расточительно и продлит сроки эксплуатации. И потом, опять-таки война в Югославии, необходимость повышенной боевой готовности…
— Вы хотите сказать, что ваша лаборатория все же к этому имеет какое-то отношение? — переспросила я. — Вы что, тоже выращиваете тут килограммами всякую заразу, как японцы?
— Ну что вы! Я нарочно рассказал вам про японских империалистов, чтобы вы нас с ними ни в коем случае не путали. Мы занимаемся чистой наукой, Танечка. Наукой в чистом виде, — помолчав, уточнил Адам Егорович. — Но в связи с тем, с какой интенсивностью к нам в последнее время стали приходить по Интернету новые особые задания и программы, некоторые выводы напрашиваются сами собой. Но мы лишь служители науки — не более того, и я хочу, чтобы вы это поняли четко, раз и навсегда.
— И долго еще спускаться? На какой же глубине находится ваша лаборатория? — спросила я, когда фонарик Адама Егоровича в очередной раз скользнул по стене, аккуратно обложенной кафельной плиткой, и снова уперся впереди в кромешную темноту.
— Вообще-то можно было бы на лифте, — сказал он. — Здесь есть скоростной
— Ну надо же! И с тех пор испугались на всю жизнь?
— Боюсь… воспоминаний, — тихо сказал Адам Егорович, и голос его сделался каким-то особенным. — Исключительно ненужных воспоминаний, вот и все. Ведь мы с этой соседкой потом чуть было не поженились, но я все же выбрал науку, Танечка. Мне никак нельзя было связывать себя семейными обязательствами. И потом — ей моя фамилия почему-то сильно не нравилась. Но память, память… Это такая противная штука…
И все же наконец-то наступила заветная минута, когда наш спуск, почище альпинистского, был завершен без потерь и травм. Адам Егорович снова открыл какую-то невидимую дверь, и меня буквально ослепил свет, ударивший в глаза из возникшего перед нами помещения.
— Это гостиная, — пояснил Адам Егорович. — Здесь мы можем остановиться, передохнуть и все обговорить. Как видите, все комнатки у нас небольшие по размеру, но неплохо оборудованные. Отдельно имеются лаборатория, рабочий компьютеризированный кабинет, спальная, столовая, душ — я вам их тоже покажу. Но пока лучше присесть здесь. Признаться, меня сильно утомила сегодняшняя вылазка.
И Адам Егорович буквально упал в мягкое кожаное кресло, снял очки и со страдальческим видом потер глаза, показывая, что ему требуется хотя бы несколько минут отдыха.
Я не возражала, потому что мне тоже требовалось время, чтобы как следует осмотреться вокруг и перестать чересчур сильно всему удивляться.
Хотя в первую минуту сделать это было очень трудно.
Гостиная в этом каменном бункере на глубине ста с лишним метров (на всякий случай я пыталась считать про себя шаги) представляла собой небольшую комнату, со вкусом обставленную шикарной мебелью, ярко освещенную красивейшей люстрой и оснащенную множеством приятных глазу мелочей, вплоть до букета цветов в высокой восточной вазе и картинок на стенах в резных рамочках.
Но больше всего меня поразило, что в комнате было три окна на разные стороны и из каждого открывался совершенно великолепный вид.
Из первого окошка был виден морской пейзаж с закатным розоватым солнцем и уходящим за горизонт белым корабликом, в другом проглядывала могучая горная вершина, а из третьего обозревалась как бы с высокой горы бескрайняя равнина с маленькими, словно игрушечными, домиками и деревьями. От всего этого буквально захватывало дух.
Подойдя к одному из окон вплотную, я разглядела тончайшую, в мелких дырочках ткань экрана, на которой сияли сейчас в лучах солнца горные вершины — но как же искусно все было сделано!
— Что, нравится? — устало приподняв веки, заметил мой интерес Адам Егорович. — Мне первые два месяца тоже нравилось, а сейчас я уже не обращаю на эту игрушку ни малейшего внимания. Мало того, она даже раздражает меня. Кстати, картинки можно менять…
Он взял с журнального столика пульт, и на каждом из трех окон с бешеной скоростью закружились всевозможные пейзажи: степи, джунгли, пустыни, горы, льдины, улицы городов.
— Японская игрушка, — пояснил, закончив демонстрацию, Адам Егорович. — Здесь многое сделано по японской модели. Но учтите — только внешний антураж, не более того, об остальном мы с вами договорились.