Вперед и вниз
Шрифт:
— Зачем же издеваться? Это подло, — сказал Патронский. — Автор обязан любить своих героев или хотя б уважать, чтобы потом не сделаться их заложником.
При последних словах Кашлис насторожился.
— Как это? — спросил он.
— Обыкновенно. Представь: у тебя придуман сюжет, выбран главный герой, который по ходу дела обзавелся характером, и вот однажды этот самый герой начинает качать права (в образном, понятно, смысле): ты, мол, дядя, загнул не туда, надо сделать так-то и так-то, иначе получится лажа. Автор мыслил все по-другому, но не считался с героем и теперь сам стал вроде заложника. Ему остается на выбор — гнуть свое и в финале похерить всю вещь или же поступать по-геройски.
— По-геройски… —
— Между прочим, у вас по какому поводу выпивка? — произнес он голосом, какой обычно прорезается у официальных лиц, когда они внезапно обнаруживают на своих плечах лежащее там бремя ответственности.
— Как всегда — по поводу ее наличия.
— Подождите, ведь нынче у нас церковный праздник! — вспомнил Кашлис. — День этого… святого…
— Да-да, — подхватил Патронский. — Я утром слышал по радио. Какой же это был святой?
— Стыдно не знать таких вещей, — упрекнул их Кутешихин. — Я не помню точно его имени, но это очень важный святой, за него грех будет не выпить. Или мы нехристи поганые? Присоединяйся, — позвал он Буримеева, — отметим великий праздник. Не держи на нас зла и забудь о своем дрянном коньяке.
— Это был хороший коньяк!
— Откуда ты знаешь? Ты же его не пробовал. Вот, выпей водки, тебе сразу станет легче.
— Меня мало волнуют эти православные праздники, — заявил Буримеев, направляясь к двери. — К тому же я, не в пример кое-кому, занят полезной работой, а в рабочее время я не пью…
Осознав, что противники сильны как числом, так и умением отбрехаться, а применение допинга дает им добавочные преимущества, Буримеев предпочел отступить, оставив за собой последнее слово. Он возвратился в свой кабинет, раздраженно упал в кресло, вполглаза просмотрел какую-то схваченную со стола бумагу, после чего перебрался к компьютеру и произвел серию бесплодных манипуляций «мышью». Не получив от всего этого должного удовлетворения, он вдруг вскочил, заперся на ключ, извлек из глубин тумбочки бутылку фирменного портвейна, налил три четверти стакана и выпил. Ему сразу стало легче.
— …А почему он не любит православные праздники? — спрашивал в соседней комнате Кашлис. — Он что, иудей?
— Он католик, — сказал Патронский. — Во всяком случае, он так говорит.
— Ему положено быть католиком, — сказал Кутешихин. — Вы разве не в курсе, что Буримеев португальский шпион? Там у них все католики. Если не верите, для эксперимента попробуйте заговорить с ним по-португальски — это будет ужасно. Он моментально расколется. Дело в том, что он и сам не знает, что он португальский шпион, потому что он закодирован, то есть загипнотизирован — одним словом, зомби. Заброшен из Лиссабона еще в младенчестве.
— Он не похож на португальца, — сказал Кашлис.
— На кого же, по-твоему, он похож?
— Ну, не знаю… На этого, на нигерийца! — неожиданно для самого себя выпалил Кашлис.
— Почему именно на нигерийца? — удивился Кутешихин. — Что за бред? Если уж кто из нас и походит на негра, так это как раз ты. Не лицом, а ужимками или еще чем-то, трудно понять чем.
— В самом деле, — поддержал коллегу Патронский. — Раньше я этого не замечал, а теперь вижу отчетливо…
— Вы будете смеяться, — сказал Кашлис, — но это факт: мне уже несколько раз снилось, будто я негр и меня собираются линчевать или что-нибудь в этом роде.
— Знаю-знаю, так бывает, — оживился Патронский. — Помните, как я однажды несколько дней подряд был похож на грека?
— Ты? На грека?! С таким антигреческим носом?
— Не внешностью, а так же, как он на негра. И начиналось аналогично: как-то была у меня жуткая бессонница, все перепробовал, никакие бараны не помогают. И вот уже перед рассветом беру «Илиаду»,
Они так и не успели дослушать историю о том, как Патронский однажды был греком. Раздался преувеличенно робкий стук в дверь, после чего она была открыта ударом ноги, и в комнату ввалился очередной незваный гость по имени Владик Сивков — невысокого роста лысоватый молодой человек с неизменно насупленным лбом и без малого демоническим взором.
— Ага, вот вы где! — громогласно объявил Владик, глядя в пустое пространство между ними, и провел ладонью по глазам в тщетной попытке скорректировать двоящуюся перспективу.
Надо заметить, что непреодолимое желание пообщаться с кем-нибудь из своих друзей возникало у Владика только на очень продвинутой стадии алкогольной интоксикации, но поскольку этой самой стадии Владик достигал с поразительным постоянством, друзья не успевали по нему соскучиться. В этот день, однако, ему не везло. Приведя себя в соответствующее настроение, он решил навестить одного хорошего знакомого, но того, как назло, не оказалось дома. Тогда Владик немного добавил и направился по новому адресу, но и здесь его постигла неудача. Он добавил еще, а потом еще капельку и неожиданно очутился у дверей издательства, где, как он смутно помнил, должны были работать Патронский и Кутешихин. Благодаря многочисленным добавлениям, к моменту, когда Владик появился в их комнате, он уже оставил далеко позади ту стадию, на которой он нуждался в теплом дружеском участии, и вплотную подошел к другой стадии, на которой у него возникало непреодолимое желание рвать и метать. Нужная кондиция была обретена после первого же общего тоста. Владик без промедления начал рвать и метать что попало, и первым попал ему под руку Кашлис, не захотевший, однако, служить объектом столь интенсивного приложения сил. Возник один из тех принципиальных споров, в которых почти невозможно рождение истины, но вполне вероятны по меньшей мере частичные потери трудоспособности. Поскольку же такие вещи в стенах культурного учреждения были нежелательны, хозяева комнаты предложили спорщикам выйти на оперативный простор — тем более что дождь наконец перестал, — и вскоре вся компания очутилась на улице: Владик и Кашлис крепко держали друг друга за воротники рубашек, а энциклопедисты шли позади и делали ставки (в среднем четыре к трем в пользу Владика). Драться толком не умели оба, поэтому бой на лужайке в соседнем дворе вышел долгим, скучным и некрасивым. Пока Кутешихин судил дерущихся, Патронский успел сбегать в киоск за пивом, появление которого окончательно погасило к тому времени уже вялотекущий процесс мордобития. Все четверо уселись на скамейку и освежились пивком.
— Эх, проклятая жизнь, — вздохнул Владик, который благодаря физическим упражнениям слегка протрезвел и вернулся к задушевно-общительной стадии. — Никакого просвета. Сделать бы доброе дело — кого-нибудь, скажем, спасти… Даже не обязательно Родину.
И вот тут, в этом месте и в этот момент, на Кашлиса снизошел порыв истинного вдохновения. Он увидел и осознал свою миссию, он почувствовал, что нужно сделать, чтобы раз и уже навсегда обрести свое место под солнцем. Это чувство его посетило впервые; отдаленно оно походило на то, что он некогда испытал, подвергаясь допросу в стенах КГБ, но там был еще страх, причем страх доминировал над мессианским порывом. А теперь Кашлис был абсолютно свободен от страха — он мог совершить настоящий поступок уже не под гнетом навязанных обстоятельств, а как автор, творец, озаренный сиянием свыше. Он решил, и он сделает. Дальше пусть будет что будет. Его соображения были, конечно же, эгоистичны, но таков эгоизм всех героев и подвигов или же их большинства, что нисколько не умаляет полученные результаты.