Вперед, на запад!
Шрифт:
– А в чем разбираться?
– спросил Рванов.
– Что за народ там собрался?.. Да ты пошли за Кравченко, а пока посыльный будет ходить, я расскажу, - и Дружинин опять усмехнулся.
Посыльный ушел. Дружинин качал головой, посмеиваясь, глядя то на меня, то на Рванова.
– Подобрался отрядик - молодец к молодцу!
– Был приказ трем батальонам - Тарасенко, Маркова и Лысенко выделить лучших людей, - сказал я.
– Во-во!
– продолжал Дружинин.
– Прихожу... Стоят у опушки Федя, друг его Бондаренко и комиссар отряда Накс, а бойцы сидят на полянке полукругом. Человек шестьдесят... Ничего, конечно, ребята, если на торфоразработки
– "За сколько километров от места боя?" - "В полутора километрах, товарищ командир... Вы не смейтесь, товарищ командир, к нам тоже пули долетали!" Спрашивает Кравченко: "Кто стрелять из винтовки умеет?" Опять поднимается одна рука. "Где стрелял?" В селе, откуда этот хлопчик, оказывается, перед войной Осоавиахим тир открыл. Ну, хлопчик из малокалиберки не то шесть, не то восемь раз пульнул... Вот вам и отряд подрывников... Что же это такое!
Батальоны разошлись, сегодня на заре вышла на дорогу и подрывная группа батальона Лысенко, и спецрота... Где брать людей для Кравченко?.. Не годится, товарищи! Мы приказы подписываем, а кто проверять будет?
– Что проверять, зачем?!
– загорячился Рванов.
– К кому приходили посланные из батальонов люди? Ко мне или к Кравченко? Видел Кравченко, кого ему давали? Мог прийти ко мне, к Алексею Федоровичу? А теперь, когда батальоны на марше...
– Но ведь это же специальный отряд, - перебил Дружинин, - да еще подрывников! И Тарасенко, и Марков так тебе и отпустят подготовленных людей. Отобрали зеленую молодежь, тех, кто пришли к нам в Боровом перед самым выходом, необученных...
– Не кипятитесь, Владимир Николаевич, Кравченко действительно должен был прийти. Пусть на себя теперь пеняет...
– сказал я.
– Да ты что, Федю не знаешь?!.
– воскликнул Дружинин.
В этот момент вошел Кравченко. Отдал честь.
– По вашему приказанию явился!
Лицо у него было изжелта-бледное. Я знал, что Кравченко страдает язвой желудка, что у него нередко бывают приступы жесточайшей боли, хотя он никогда не жаловался на них. Думалось мне, что и в этот момент схватил его приступ. Знал я также, что и его друг Бондаренко вернулся из Москвы недолеченным после тяжелой болезни - трихиноза; она осложнилась у него мокнущей экземой. "Как же поведут они с собой эту молодежь? Как выдержат испытания пути и как будут руководить опасным и сложным делом - подрывом поездов?.. Нет, мы что-то тут недодумали. Придется поставить вопрос о расформировании отряда".
Пока я размышлял об этом, Рванов допрашивал Кравченко, почему он не сообщил, что батальоны не выполнили приказа, почему принимал необученных людей.
– Отвечайте же, товарищ Кравченко, почему?
– Вопрос не ясен!
– сказал Кравченко.
– То есть как это не ясен?
– Мне известно - генерал отдал приказ выделить в отряд Богуна лучших бойцов. Батальоны присылают людей. Какое я имею право думать, что они не выполняют приказ. Присылают - значит, считают этих людей лучшими. А вы, товарищ начальник штаба, спрашиваете, зачем я их принимал. Вопрос, по-моему, лишний.
– Я ж говорил!
– воскликнул Дружинин.
– Что вы, характера Фединого не знаете! Дайте ему ребят из детского сада, он и с ними пойдет подрывать поезда. Был бы приказ. Правильно, Федя?.. Да ты садись, давай потолкуем по душам. По-моему,
– Есть поговорить по душам!
– сказал, слегка улыбаясь и садясь на скамью, Кравченко.
– У нас на весь отряд три автомата, остальные люди с винтовками, а человек двадцать пришли вовсе без оружия. Говоря опять-таки по душам, считаю, что остающемуся при штабе соединения хирургу Гнедашу автомат ни к чему. И кинооператор может обойтись без автомата. Прошу также пулемет, хотя бы ручной, и совсем хорошо, если дадите два.
– Стой, Федя, не о том, - положив ему руку на плечо, проговорил Дружинин.
– Ты не обижайся, но я-то видал твоих ребят.
– Вы же приказали, товарищ комиссар, чтобы я говорил по душам. Считаю, товарищ комиссар, что, поставив передо мной задачу организовать из неподготовленных молодых ребят минно-подрывную группу, командование оказало мне честь. Спасибо за доверие. Все сделаю, чтобы его оправдать!
– Ох, и упрям же ты, Федя!
– сказал Рванов.
– Упрям не только я. Прошу, пойдемте к нам на поляну. Увидите ребят. Они тоже упрямы, и они знают, что нам поручен определенный участок железной дороги. Они уже чувствуют себя подрывниками, гордятся...
– Ты их научил гордиться, товарищ Кравченко?
– спросил я.
Он только глянул на меня и продолжал:
– ...Гордятся и радуются, что им доверено такое задание! Накс дал им кусок кумача и четыре иголки с нитками. Сидят сейчас и по очереди ленточки пришивают на шапки и фуражки... Среди моих ребят ни одного нет, чтобы фашисты отца, мать или брата не убили. Все пришли добровольно, все просто зубами скрипят: научите бить, научите стрелять, рвать...
– Кравченко увлекся, говорил громко, с жестами. Но тут же сам себя осадил, сказал совсем тихо: - Хотите расформировывать - дело ваше. Только идите к ним сами, а я не пойду. Я перед ними дурачком выглядеть не намерен!
Кравченко нас убедил. Через несколько дней после этого разговора мы провожали его отряд. Лил отчаянный дождь, и было по-осеннему холодно. А ребята бодро проходили мимо и, самозабвенно сжимая винтовки, размашисто шлепали лаптями по лужам.
*
Маслаков принес радиограмму, полученную из Москвы: "В ночь на 7 июля в бою, при выходе из окружения, погиб командир Черниговского партизанского соединения и первый секретарь Черниговского подпольного обкома Николай Никитич Попудренко".
Ох, Николай, Николай Никитич! Вот ведь знаешь - война, любого из нас завтра, а может, и сегодня настигнет пуля, бомба, снаряд. Знаешь, а в смерть не веришь.
В смерть Попудренко как-то уж очень не хотелось верить. До того он был счастливый в бою!
Подробностей его гибели мы еще долго не знали. "Погиб в бою..." А как же иначе? И представить себе невозможно было, чтобы Попудренко умер в постели. Как только я прочитал радиограмму, в моем воображении сразу же возник вздыбленный конь и Николай Никитич верхом с шашкой наголо.
Вошел в палатку Дружинин. Я дал ему листок с радиограммой. Рука комиссара задрожала. Рванов, самый молодой из нас, прочитав радиограмму, выбежал из штабной палатки. Пришлось за ним посылать - дела не ждали.
Вместе с этой печальной радиограммой Маслаков принес и две другие: от Балицкого и от Егорова - и тот и другой подорвали первые на ковельском узле немецкие эшелоны. Первый успех! Принес бы Маслаков эти известия до радиограммы из Москвы - сколько было бы торжественных возгласов. А теперь Дружинин ограничился одним словом: