Вперед в прошлое. Возвращение пираньи — 2
Шрифт:
— Поищем черный ход?
— Не стоит, — откликнулся Лаврик, не задерживая бега. — Там наверняка уже ждут...
Он влетел в одну из дверей, открывавшуюся внутрь, не теряя времени, обрушил поперек нее высокий тяжеленный стеллаж, откуда рассыпались толстые канцелярские папки. Подбежал к окну, зло морщась, бросил:
— Ага, наползли, твою мать, надо было почистить весь гарнизон, а здесь так один батальон и оставили...
Мазур выглянул в соседнее окно, укрываясь за простенком. Меж казенного вида домов на той стороне небольшой площади и в нескольких окнах маячили фигуры в оливкового цвета пехотной форме, в касках, с автоматическими винтовками наперевес, и их было
На миг выскочив из-за прикрытия, Мазур послал длинную очередь меж двух домов напротив. Рядом пролаял автомат Лаврика. Несколько фигурок в оливковом упали и остались лежать без движения, остальные отхлынули за ближайшие углы, и те, что маячили в окнах, исчезли. Стояла тишина.
Прижимаясь спиной к простенку меж двумя окнами, Лаврик вытащил мобильник, нажал на кнопку — и тут же отнял его от уха, потом отшвырнул. Мазур, выхватив свой, тоже нажал одну кнопку — быстрый набор, номер дежурного по отделу. И тут же, как Лаврик, оторвал мобильник от уха, а потом и вовсе отбросил — в ухо ему ударил скрежещущий вой. Никаких загадок — глушилка направленного действия, какие для целей РЭБ [16] применяют черт-те сколько лет. Хрен дозовешься помощи, и пытаться нечего...
16
РЭБ – радиоэлектронная борьба.
— Что мне не нравится... — сказал Лаврик. — По нам не сделали ни единого выстрела. Живыми хотят брать, а этого никак нельзя...
— Роговин, — сказал Мазур убежденно.
— Он, сука, некому больше... — Лаврик выругался кратко, экономно. — Мать его сучью, мне его рекомендовали люди, которым я верил, как себе, да и сейчас верю...
— Значит, они ему тоже верили... — кривясь, сказал Мазур. — Бывает.
Это и есть «крот» — он вообще не поддерживает регулярной связи с шефом, не посылает никаких сообщений, не получает инструкций. А потому обнаружить его практически нереально — до того момента, когда он, получив условный сигнал, станет выполнять то, ради чего и был на долгой консервации...
— Извини, — сказал Лаврик. — Затащил я тебя. Лопухнулся, старый черт, а прав был генерал Чунчо...
— И ведь выкрутится, сволочь...
В коридоре послышались осторожные шаги, дверь попробовали толкнуть. Мазур послал длинную, на остаток магазина, очередь — пули легко прошили не особенно и толстую канцелярскую дверь, в коридоре что-то шумно упало, раздался вопль, судя по звукам, от двери шарахнулись в обе стороны.
— Вот уж нет, — с кривой улыбочкой сказал Лаврик. — Бериевская подозрительность — она себя порой оправдывает. Когда уезжали, я сбросил сообщение одному надежному парню: куда едем, зачем, почему. Но поднимет он тревогу... — Лаврик глянул на часы, — только через двадцать шесть минут, когда не сможет со мной связаться. А нам могут и не дать столько времени, не продержимся. Если у них есть газ... Да если даже и нет газа... Многовато их тут даже для нас...
И тут же все изменилось резко — одно из двух окон, оставшееся целым во время заварушки, брызнуло осколками стекла, противоположная стена вмиг покрылась десятками пулевых выбоин — работало множество стволов. Огонь был такой, что Мазур и носа не рисковал высунуть из-за простенка. Очень похоже, у осаждающих что-то изменилось, и они получили какой-то другой приказ — плотный огонь на поражение, тут и гадать не стоит. В голове пронеслось:
В дверь чем-то били — и долго ей не выстоять, хлипка... Огонь не прекращался. Мазур не видел площади, но не сомневался: под прикрытием огня идут атакующие, на подмогу тем, кто уже проник в здание — это азбука. И их слишком много...
Справа что-то тяжело упало на пол. Мазуру хватило одного взгляда, чтобы понять: он остался один. Снайпер. Аккуратная дырочка в правом виске Лаврика, застывшее лицо, остановившийся взгляд... Конечно, снайпер...
Он не чувствовал ни боли, ни тоски — только то самое безмерное одиночество, заполнившее весь мир. Слишком давно, сорок с лишним лет был внутренне готов к такому финалу. Вы что, канальи, собрались жить вечно? Он и так со своим веселым и беспокойным ремеслом очень уж долго задержался на этом свете — другие ушли совсем молодыми, свои и враги...
Под непрекращающийся треск очередей, покрывших выбоинами три стены и потолок, под неумолчный град обрушившихся на дверь ударов он попытался придумать хоть что-то — даже в его пиковом положении можно что-то придумать. Но что? Дождаться, когда окончательно вынесут дверь, и те, на улице, прекратят огонь, чтобы не задеть своих, шарахнуть гранату — только одну, вторая самому нужна! — и попытаться прорваться в коридор, не представляя, что делать дальше? Ничего другого и не предпринять...
Взять вторую гранату у Лаврика...
Он упал на пол, прополз несколько шагов.
И замер, почувствовав несколько тупых ударов в поясницу. Успел подумать: здания на той стороне площади гораздо выше, есть в три, есть и в четыре этажа, они могли бить сверху вниз, нашли точку, откуда простреливается вся комната...
Боли не было, но он не чувствовал нижней половины тела, будто ее и не было. Упершись в пол руками, рывком перевалился на спину, отметив, что огонь прекратился, но в дверь молотят по-прежнему, уже вылетели две филенки...
Боли не было, но словно бы и не было тела ниже пояса. Увидев на животе, на белой совсем недавно рубашке выходные отверстия, он подумал отрешенно и холодно, как о ком-то постороннем: позвоночник, дело ясное...
Не было времени ни о чем думать, абсолютно ни о чем — дверь вот-вот вынесут... Дальше он действовал, как робот — отбросив автомат, достал из бокового кармана пиджака нагревшуюся от тепла тела гранату, выдернул кольцо, отпустил чеку и обеими руками прижал к груди последнего в жизни друга — овальное стальное яйцо.
Времени хватало только на то, чтобы прошептать:
— И обратился я, и увидел под солнцем, что...
Мир вокруг стал на миг ослепительно-белым, а потом все потонуло во мраке.
...Он стоял на необозримой равнине, поросшей невысокой, сочного ярко-зеленого цвета травой. Когда пошевелился, собственное тело показалось совсем молодым, как сорок лет назад. Не было ни удивления, ни грусти, весь окружающий мир состоял из покоя, какого ему всегда не хватало в жизни. И это был не сон — во сне не бывает ощущений, по крайней мере, у него никогда не бывало. А сейчас он чувствовал под ногами молодую упругость травы, чувствовал гладивший лицо теплый ветерок. Солнца на безоблачном голубом небе не было, но светло, словно полдень, когда солнце в зените. И над головой стояла полная Луна, бледная, какой она иногда показывается днем — только размером в несколько раз больше, какой Мазур никогда прежде не видел.