Впервые в жизни, или Стереотипы взрослой женщины
Шрифт:
– Вот и умничка. – И Померанцев демонстративно отвернулся от нее и принялся листать какой-то журнал. На следующее утро Олеся исчезла, как и обещала. Шесть утра – совсем не то время, когда Максим способен бодрствовать. И все же хоть он и проснулся значительно позже, но проснулся расстроенным и разбитым. Без Олеси и Анны зима обещала быть долгой.
Особенно для Жени и Нонны. Первая пятница после их отъезда еще кое-как прошла. Нонна задержалась в школе, заставив парочку двоечников драить класс. Маленькое, а все же удовольствие. Женя весь вечер болтала по скайпу с Ванькой и не успела заметить, что что-то не так, хотя всю следующую неделю после этого ей чего-то и не доставало.
– Может, придешь ко мне? – спросила Женька Нонну, хотя вообще-то назвать их близкими подругами было согрешить против истины. Они все дружили через Анну и теперь вдруг впервые увидели, каково это – остаться без нее. Не фонтан.
– Давай, – согласилась Нонна после недолгого колебания. Женя была беременна, о ней можно было заботиться. А это было уже что-то. Не такая тоска. Нонна подхватила в ближайшей «Пятерочке» бананов, яблок и минералки и отправилась к подруге. Так прошла вторая пятница. К концу третьей недели и Женя, и Нонна были готовы буквально покупать билет и ехать на выходные в Самару, если бы это не было чудовищно далеко – почти сутки на поезде, а на самолете Жене летать нельзя.
– Какая досада! – возмущалась Нонна. – Я, может, уже и по детям соскучилась.
– Я тоже! – согласилась с ней Женя.
– Может, позвонить бабе Ниндзе? – предложила Нонна, но идея эта была отвергнута после некоторого рассмотрения. Баба Ниндзя и так постоянно возмущалась тем, что в ее доме торчат все кому не лень. Вряд ли обрадуется, если народ примется тут торчать в отсутствие Анны. В общем, как проводить вечера пятницы без Анны, особенно зимой, никто не знал.
Решение пришло со стороны, от которой они не ждали и вовсе. Утром третьей пятницы Нонне неожиданно позвонил Матгемейн. Мог бы, конечно, позвонить и Жене, но Нонна «как бы» говорила по-английски, так что позвонил ей. Многого ей он, конечно, сказать не мог. Не сказал, к примеру, того, что тоже почему-то скучает не только по своей жене, но и по суматохе, по людям, сидящим вокруг их большого стола. Не сказал, что дети без мамы совсем от рук отбились и поломали диван, прыгая на нем втроем. Что у него есть к Нонне один большой-пребольшой вопрос – тоже не сказал. Просто позвонил и спросил, не хотят ли они с Женькой прийти, посидеть, в преферанс поиграть и с детьми повидаться.
– То есть что, они тут будут даже без Аньки торчать? – проворчала баба Ниндзя, когда обе разлюбезные подруги появились на горизонте ее гостиной. – Мало мне детей, теперь еще и это.
– Вы только не волнуйтесь, мы вам с детьми-то поможем, – заверила Женя, но Полина Дмитриевна с сомнением оглядела совсем уже округлившуюся фигуру.
– Ага. Ты-то особенно, – фыркнула она. – Не роди мне тут в гостиной.
– Не рожу, – заверила Женя, а Нонна демонстративно принялась играть с детьми в конструктор, как бы говоря – вот, от меня-то уж есть польза по крайней мере. Хотя все равно все кончилось картами и детьми, прыгающими на теперь уже не раскладывающемся до конца диване. Матгемейн сидел и смотрел куда-то в сторону, не в карты. Проиграл партию начисто, и все от невнимательности.
– Она хоть звонит? – спросила Женя, не в силах видеть его грусти. Такой большой ирландский мужчина, и столько грусти – это просто недопустимо. Нет, все-таки зря Анна уехала.
– Скажите мне, – вдруг заговорил Матгемейн на ломаном русском. – Зачем Анне столько денег?
– Что? Ну как же! – засуетилась Нонна. – Чтоб детей кормить. Дом большой. Отпуск летом. – Она несла какую-то чушь, чтобы успокоить ирландца, но он, кажется, от этого только еще больше беспокоился.
– Мне
– Господи, ну что я должна ему сказать!? – возмутилась Нонна.
– Правда! – еще разок воскликнул Матгемейн. – Она никогда не скажет. Ты – можешь! – и уставился на подругу жены.
– Вот же пристал, – вздохнула Нонна. – У меня и словарного запаса не хватит.
– Хватит, – заявил Матгемейн и пододвинул к ней смартфон. Ирландский темперамент. Нонна только теперь поняла – это был коварный план. Он заманил их и захлопнул крышку кастрюли, так что теперь оставалось только вариться в его котле. И, в конце концов, разве не имеет ее муж права знать правду? Разве не пообещали они с Анной делить все радости и горести напополам в тот день, когда расписались в центральном загсе?
– Анна тебя убьет, – предупредила Женя.
– Может быть, она не узнает? – с надеждой предположила Нонна, а Матгемейн с готовностью кивнул. Ничего не узнает. Никогда. Ни при каких раскладах.
– Не думаю, что ему можно верить.
– У нее кто-то есть? – спросил Матгемейн, вызвав вопросом буквально ядерный взрыв даже большей силы, чем тот, который случился, когда он задал аналогичный вопрос Анне. Подруги буквально пришли в ярость, негодование и глубочайший шок. «Да как ты только мог подумать!» «Да одна только мысль об этом оскорбительна!» Матгемейн молча слушал их крики и с трудом сдерживал улыбку. Ведь то, что подруги были не готовы рассказать ему просто так, они тут же растрепали из своего благородного желания защитить подругу. Конечно, Матгемейн знал, что у Анны никого нет. Он верил ей. Просто хотел знать правду.
– У нее куча долгов!
– Почему? Why? – нахмурился он, пытаясь понять, когда ж это Анна могла их наделать? Не в преферанс же проигралась перед подругами.
– За адвоката. The lawyer. Чтобы сделать вид на жительство. Взятка.
– Не понимаю, – замотал головой он. – Взи-атка? A bribe?
– A bribe! Yes! – обрадовалась Нонна. Диалог налаживался, и, сама того не заметив, Нонна выложила уже все, что имела в запасе. Историю про неожиданную скоропостижную смерть Анниного первого мужа, про долги за квартиру, про Олега Зарубина, мечтавшего простить долги, но только на определенных условиях. Только в качестве ее законного мужа. Или в крайнем случае любовника.
– Но она его послала! – размахивала руками Женя. – Ради тебя.
– What? – мотал головой Матюша. Информации оказалось куда больше, чем он ожидал услышать. И все же главное он понял. Анна бегала как бешеная по всему городу, норовя причесать, обстричь или накрасить любого, подвернувшегося ей под руку клиента, потому что у нее были долги. Неважно, перед кем. Неважно, как именно возникли эти долги, и неважно, какое отношение они имеют к нему, ее мужу, лично. Все это не имело значения.
– Сколько? Сколько всего? – спросил Матгемейн, и Нонна с Женей переглянулись друг с другом, вдруг с ужасом осознав, что за пять-десять минут, не больше, они слили все секреты своей лучшей подруги. Отступать было некуда.
– Всего двадцать пять тысяч, – сказала Нонна и для верности написала цифру на бумажке. Также незаметно в обладание Матгемейна перекочевал и номер Олега Зарубина. Девушки даже не поняли, как отдали ему его. Матгемейн предложил еще партейку в карты, и как-то само собой, слово за слово, они просидели на родной-любимой кухне весь вечер, разговаривая исключительно про Анну. А Матгемейн-искуситель с самым невинным видом продолжал и продолжал задавать вопросы, пока в своих воспоминаниях Нонна не дошла до самого их детства и того, как они с Анной вместе играли во дворе в резиночку.