Впусти меня
Шрифт:
Виржиния на скорую руку состряпала рагу из мяса, лука и помидоров, пока Лакке неспешно принимал душ. Когда все было готово, она вошла к нему. Он сидел в ванне, повесив голову, а на шее у него болтался шланг от душа. Позвонки — как теннисные шарики под кожей.
— Лакке? Еда готова.
— Ага. Хорошо. Долго я тут?..
— Да нет. Но мне уже звонили с гидростанции, сказали, что грунтовые воды скоро иссякнут.
— Что?
— Ладно, пошли.
Она сдернула с крючка свой халат, протянула ему. Он встал,
— И ступил он из ванной, богам подобный, и вид его ласкал глаз.
Они поужинали, распили бутылку на двоих. Поел Лакке не то чтобы очень, но хоть так. Они распили еще бутылочку в гостиной и пошли спать. Немного полежали рядом, глядя друг другу в глаза.
— Я перестала пить противозачаточные.
— Ясно... Ну, можем и не...
— Да я не к тому. Просто теперь это незачем. У меня больше нет месячных.
Лакке кивнул. Подумал. Погладил ее по щеке.
— Расстроилась?
Виржиния улыбнулась.
— Ты единственный мужик из всех, кого я знаю, кому могло прийти в голову такое спросить. Ну да, немножко. Как будто это и делало меня женщиной. А теперь все кончилось.
— Мм. Ну, для меня не кончилось.
— Правда?
— Да.
— Ну тогда иди сюда.
Он послушался.
Гуннар Холмберг шел по снегу, волоча ноги, чтобы не оставить неопознанных следов, способных осложнить работу криминалистов. Затем он остановился и посмотрел на след, тянувшийся от дома. Отсветы костра окрашивали снег в рыжий цвет, а от жара на лбу выступили капли пота.
Холмбергу неоднократно приходилось выслушивать насмешки коллег из-за своего — пускай наивного — убеждения, что современная молодежь по натуре своей добра. Именно эту веру он всячески пытался оправдать, охотно разъезжая по школам и ведя продолжительные разговоры с «трудными» подростками. Поэтому то, что он увидел, наводило Холмберга на печальные размышления.
Следы на снегу были оставлены маленькой ногой. Даже не ногой подростка, нет — это был след детских ботинок. Маленькие, аккуратные отпечатки на приличном расстоянии друг от друга. Оставивший их ребенок бежал. Причем быстро.
Краем глаза Холмберг заметил, что к нему направляется стажер Ларссон.
— Ноги надо волочить, черт тебя подери!
— Ой, извините.
Волоча ноги, Ларссон подошел к нему и встал рядом. У стажера были большие выпученные глаза, полные непрестанного удивления, которое в данную минуту было обращено на следы в снегу.
— Вот черт!
— Метко сказано. Это ребенок.
— Но этого же... не может быть... — Ларссон проследил взглядом за следом. — Это же натуральный тройной прыжок!
— Да, ширина шага приличная.
— Да какое там «приличная»! Это же... с ума сойти можно! Так
— Ты о чем?
— Я занимаюсь бегом и все равно бы так не сумел... Максимум двойным. И чтобы так всю дорогу?!
Между вилл показался Стаффан. Он бегом преодолел оставшееся расстояние и протиснулся сквозь толпу зевак, собравшихся возле дома, туда, где стояла группа людей, наблюдавших за санитарами «скорой помощи», которые загружали в машину труп женщины, укрытый голубой простыней.
— Ну как? — спросил Холмберг.
— Непонятно. Убийца добежал до Бэллставеген, а дальше след пропал. Тут машины ездят, надо бы с собаками.
Холмберг кивнул, прислушиваясь к разговору рядом. Один из соседей, ставший частичным свидетелем происшедшего, пересказывал увиденное следователю.
— Сначала я смотрю — фейерверк, что ли. Потом вижу — руки... руками, значит, машет. А потом выпрыгивает из окна, просто берет и выпрыгивает.
— То есть окно было открыто?
— Открыто, да. И тут она вываливается... А дом-то горит. Я только тогда и разглядел, что весь дом изнутри полыхает. А тут она... Господи помилуй! Вся горит, вся. И идет...
— Простите, идет? Не бежит?
— Нет... В том-то и дело, что она шла. Идет и машет руками, как... не знаю что. И вдруг останавливается. Понимаете? Встала и стоит. Горит, как факел. И стоит столбом. По сторонам смотрит. Как... как ни в чем не бывало. Постояла и опять пошла. А потом — раз — и все, понимаете? Ни паники, ничего, просто... ох ты боже мой... Даже не кричала! Ни звука. Вот так вот рухнула — и все. На колени. А потом — бух в снег. И главное... ох, не знаю даже... все это так странно было. Ну, я того, побежал, схватил одеяла, две штуки, выскочил, начал тушить. Ох ты боже мой, видели бы вы ее... Господи ты боже мой!
Мужик поднес перемазанные в саже руки к лицу и зарыдал в голос. Следователь положил руку ему на плечо.
— Давайте составим официальную версию происшествия завтра. Но скажите — вы не видели, чтобы кто-то еще покидал здание?
Мужик покачал головой, и следователь что-то записал в блокнот.
— Что ж, я завтра с вами свяжусь. Хотите, я попрошу санитаров дать вам успокоительного, чтобы вы смогли уснуть, пока они не уехали?
Мужик вытер слезы с глаз, размазывая сажу по лицу.
— Не нужно. Я... у меня дома есть, держу на всякий случай.
Гуннар Холмберг повернулся к горящему дому. Усилия пожарных принесли плоды, и огонь почти погас. Лишь огромное облако дыма поднималось к ночному небу.
Пока Виржиния согревала Лакке в своих объятиях, пока криминалисты делали слепки следов на снегу, Оскар стоял у своего окна и смотрел во двор. Кусты под окнами запорошило снегом, и белый сугроб выглядел таким основательным, что хоть на санках съезжай.