Впусти меня

Линдквист Йон Айвиде

Несколько теток явно страдали от ожирения, и их массивные груди подпрыгивали под майками, как шары для боулинга. Тетки скакали, высоко поднимая колени и тряся жирными ляжками в обтягивающих тренировочных штанах. Они двигались по кругу, хлопали в ладоши и снова подпрыгивали в такт музыке. Теплая, обогащенная кислородом кровь текла по обезвоженным тканям.

Но их было слишком много.

Эли спрыгнула с лестницы, мягко приземлилась на мерзлую землю, обогнула спортзал и остановилась возле бассейна.

Большие окна с матовыми стеклами отбрасывали

на снег прямоугольники света. Над каждым окном было еще одно, чуть поменьше, с обычными стеклами. Эли подпрыгнула, уцепившись руками за край крыши, и заглянула внутрь. В бассейне было пусто. Водная гладь мерцала в свете ламп. Пара мячей покачивались на поверхности.

А ведь кто-то здесь купается, веселится, играет.

Эли темным маятником раскачивалась взад-вперед, представляя себе летающие в воздухе мячи, смех, возню, брызги воды. Она разжала руки и полетела вниз, сознательно позволив себе приземлиться так, чтобы почувствовать боль. Она пересекла школьный двор, вышла на аллею парка и остановилась возле дерева у самой дороги. Темно. Вокруг никого. Эли подняла голову, разглядывая голый ствол и крону в пяти-шести метрах над землей. Сняла обувь. Приготовилась к преображению, представив свои новые руки и ноги.

Все это больше не причиняло ей боли, лишь легкое покалывание, будто разряды электричества в пальцах рук и ног, которые на глазах вытягивались и меняли форму. Кости рук затрещали, суставы изогнулись, разрывая податливую кожу на кончиках пальцев, превратившихся в длинные крючковатые когти. То же происходило и с ногами.

Эли запрыгнула на дерево, одним прыжком одолев пару метров и, впившись в ствол когтями, полезла вверх. Она забралась на толстый сук, нависавший над дорогой, обвила его когтистыми ногами и замерла.

Мысленно вызвав образ острых клыков, она почувствовала боль во рту. Зубы вытянулись и заострились, словно заточенные невидимым напильником. Эли осторожно прикусила нижнюю губу — острые, изогнутые полумесяцем иглы впились в кожу.

Оставалось лишь ждать.

*

Часы показывали десять, температура в комнате становилась невыносимой. Они уже уговорили две бутылки водки и приступили к третьей, единогласно решив, что Гёста — мужик что надо.

Одна Виржиния старалась не увлекаться спиртным, так как ей нужно было завтра на работу. Запах застарелой кошачьей мочи и затхлости смешался с сигаретным дымом, алкогольными парами и потом шести тел.

Лакке и Гёста по-прежнему сидели на диване по обе стороны от Виржинии, оба уже были наполовину в отключке. Гёста поглаживал кота, устроившегося у него на коленях и оказавшегося косым, что вызвало у Моргана приступ такого безудержного хохота, что он стукнулся башкой о стол и в качестве болеутоляющего хватил рюмку чистого спирта.

Лакке был неразговорчив — он сидел, уставившись прямо перед собой. Взгляд его все мутнел, затем затуманился и наконец окончательно остекленел. Он бесшумно шевелил губами, словно беседуя с призраком.

Виржиния

встала, подошла к окну:

— Ничего, если я открою?

Гёста покачал головой:

— Кошки... выпрыгнут...

— Но я же здесь, я прослежу.

Гёста по инерции продолжал качать головой. Виржиния открыла окно. Свежий воздух! Она жадно вдохнула его и сразу почувствовала себя гораздо лучше. Лакке, лишившись плеча Виржинии, стал заваливаться в сторону, но тут вдруг выпрямился и громко произнес:

— Друг! Настоящий... друг!

В комнате раздалось согласное мычание. Все поняли, что он говорит о Юкке. Лакке уставился на пустой стакан в своей руке и продолжил:

— Друг, который не подведет... Это важнее всего! Важнее всего! Вы вообще понимаете, что мы с Юкке были... во!

Он крепко сжал кулак и потряс им перед самым лицом:

— И ничто его не заменит! Ничто! А вы тут сидите и несете всякую чушь... «золотой человек» и все такое, а сами... Пустые! Как скорлупа! У меня, может, вообще больше в жизни ничего не осталось после того, как Юкке... погиб. Ни-че-го. Так что не надо тут трепать языком про то, какая это потеря, не надо...

Виржиния стояла у окна и слушала. Она подошла к Лакке, чтобы напомнить ему о своем существовании. Присела перед ним на корточки, ловя его взгляд:

— Лакке...

— Нет! И нечего ко мне лезть! «Лакке, Лакке...» Я все сказал. Ни черта ты не понимаешь! Ты... бесчувственная! Чуть что — в город, подцепишь себе какого-нибудь дальнобойщика и тащишь домой, чтоб он тебя оттрахал. Скажешь, нет? Ах ты... да через тебя небось караван проехал! А тут друг... друг...

Виржиния встала со слезами на глазах, закатила Лакке пощечину и выбежала из квартиры. Лакке опрокинулся на диване, ударившись о плечо Гёсты. Тот пробормотал:

— Окно, окно...

Морган закрыл окно и произнес:

— М-да, Лакке. Отличился. Голову даю на отсечение, что больше ты ее не увидишь.

Лакке поднялся и неверным шагом подошел к Моргану, смотрящему в окно:

— Черт, да я же не хотел...

— Да я-то понимаю. Это ты ей скажи.

Морган кивнул на улицу, на Виржинию, выскочившую из подъезда, — она быстрыми шагами направилась в сторону парка, не отрывая глаз от земли. До Лакке дошло, что он сморозил. Последняя брошенная Виржинии фраза эхом стучала в его голове. Неужели я прямо так и сказал?!Он развернулся и бросился к двери:

— Мне надо...

Морган кивнул:

— Давай, ноги в руки. Привет передавай.

Лакке понесся вниз по лестнице, насколько это позволяли дрожащие ноги. Рябые ступеньки мелькали перед глазами, а ладонь скользила по перилам с такой скоростью, что чуть не высекала искры. Он поскользнулся на лестничной площадке, упал и больно стукнулся локтем. Рука налилась жаром и онемела. Он поднялся и заковылял дальше. Он спешил как только мог — ради спасения жизни. Своей собственной.

Виржиния шагала по парку прочь от высотки не оборачиваясь.