Врачебная тайна
Шрифт:
— Я пошутил, — ответил ему.
— Пошутил?
— Да. А ты разве нет?
Он не понял, что я иными словами спросил, не гомик ли он часом, и предупредил:
— Ты так больше не шути.
— Ты тоже.
— Чего-о?!
К счастью для меня, нас прервали, объявив построение. Гантауров на какое-то время оставил меня в покое, но подошел в спортгородке. Разница в весовых категориях была не в мою пользу. К тому же, как я слышал, Гантауров занимался какой-то борьбой. То ли греко-римской, то ли вольной. По правде сказать, я в них не разбирался. Воля ваша, есть в этом что-то неприличное, когда мужики тискают друг друга в объятиях, пытаясь завалить на пол… Наверное, про такого, как я, сказал Федор Михайлович Достоевский:
Однако опасения мои оказались напрасны. Гантауров к этому времени уже кое-что узнал обо мне и настроен был вполне мирно:
— Борода, ты, говорят, институт окончил? Сколько же тебе лет?
Я прищурился на него из ямы, которую откапывал, и сказал:
— Двадцать три года, возраст Иисуса Христа.
На лице у Горы отразилось умственное напряжение:
— Ты что-то попутал, Борода! Иисусу Христу было тридцать три года!
— Но, двадцать три ему тоже когда-то было…
— Гы-гы! Ну, ты приколист!.. А мне сколько дашь?
Я хотел ответить, что количество годов ему прокурор отмеряет, да не хотелось портить наметившееся потепление в отношениях.
— Двадцать два? — спросил.
— Девятнадцать! — расправил плечи он.
— Выглядишь старше, — признал я. Гора расплылся в улыбке. Я украдкой глянул на Серегу. Тот разделил мою скрытую насмешку над пацаном, который гордится тем, что выглядит как мужчина. «Учебная часть — это детский сад для детей с большим прибором», — вспомнилась расхожая шутка.
С тех пор мы с Гантауровым как бы подружились. Теперь, когда Гора со товарищи вошел в класс, я вдруг вспомнил, что в ту ночь, когда я выходил за пределы части, именно Гора дежурил на КПП, и с ним еще какой-то худосочный горняк, забившийся в угол, точно больной воробей. Вероятно, когда в родном Донбассе его друганы выдавали на-гора по вагону угля, он — лишь маленькую тележку…
— Я табачком угощу! — резко поднялся я с места, удивив всех готовностью быть ошакаленным. — Пойдем, покурим, Эдик!
Гантауров как будто догадался, в чем мой интерес, и в курилке заговорил первым:
— Прокурорские пытали, как Шляхов в шинок ходил, — сказал он мне. — Но ты, Борода, не боись, тебя не сдали. Женька Атаманов сказал, все будем на Шляхова вешать, тому уже по барабану.
— Да, да… — согласился я, вздохнув.
— Только они, кажется, с наших ответов сделали вывод, что брешем со Стручком, — продолжил Гора. Я догадался, что Стручок это тот «воробей». Стало ясно, отчего следователь взялся не за нас с Кисой, а за кладовщика. Поговорив с дежурными по КПП, он сделал вывод, что те чего-то темнят. Стало быть, в шинок Шляхов и не ходил, быть может… Следуя такой логике, следак должен искать, кто же Шляхова у нас напоил, а сам при этом не попробовал? Что это за трезвенник? И где этот «тамада» взял метанол, если на складе учебки яд не числится? В посылке прислали? «Мама, пришли мне, пожалуйста, метилового спирта. Сержанта извести хочу. Плохой»?..
Шутки шутками, а на другой день следователь действительно стал выяснять, кто мог иметь зуб на сержанта Шляхова. Поискал бы лучше того, кто не мог? Тот же Киса из-за морзянки. Конечно, мелко это… Или Суслик, которого Шляхов тренировал выполнять подъем — отбой за сорок пять секунд после отбоя чуть ли не каждый вечер, а прыти у того все не прибавлялось. Шляхов же относился к тому, что у кого-то из его бойцов что-то не получается, как к личному оскорблению. И потихоньку распускал руки. У Суслика «фанера» — грудная клетка — уже вся синяя сделалась от его «прозвонов»… Когда разбирали — собирали «конструктор Калашникова» — любимую
— Смотри-ка, у сержанта заместитель подрастает, — сказал я Сереге. Бочков зыркнул на меня. Хуже то, что и Шляхов услышал.
— Это кто такой умный?
Повисла тишина. В традициях у сержантов было добиваться ответа.
— А ну, строиться!
Мы встали в шеренгу.
— Я спрашиваю, кто сказал?
— Я не хотел вас обидеть, товарищ сержант, — достаточно громко, спокойно проговорил я.
— Фамилия?
— Рядовой Смелков.
— Выйти из строя!
— Есть! — Я сделал два шага вперед, развернулся лицом к шеренге. Шляхов ел меня глазами.
— Придурок! Ты не хотел меня обидеть? Смотри, чтобы я тебя не обидел!
— Так точно!
— Что «так точно»?
— Я буду смотреть, чтобы вы меня не обидели, — пообещал я. За спиной у Шляхова послышалось хихиканье. Он схватил меня рукой за грудки:
— Ты чего, поприкалываться решил?!
Я взял его руку своей за запястье и предложил, не повышая голоса:
— Товарищ сержант, давайте не будем выходить за рамки уставных отношений?
Шляхов, кажется, готов был лопнуть от злости, но бить меня поостерегся. Вдруг стукану потом? Или, того хуже, дам сдачи — при всем взводе? Прошипел:
— Встать в строй! — сбросив мою руку.
С тех пор мы были враги, Шляхов искал повода затюкать меня по уставу, но выходило плохо: спортивная подготовка у меня была не самая плохая, на плацу я не путал команды: «правое плечо вперед, шагом марш» и «левое плечо вперед, шагом марш», и морзянку в отличие от Кисина слышал хорошо. Никому не докажешь теперь, — размышлял я, — что той ночью мы практически помирились, Шляхов даже выпить предложил. Слава богу, что я этого не сделал! Когда следователь станет выяснять, с кем Шляхов был в контрах, он неизбежно доберется до меня, — думалось. — А когда узнает, что это я ходил в шинок, не зародится ли у него подозрение, что я же и отравил сержанта? И ведь отравил его таки действительно я, принесенной собственноручно бодягой! Так, может, я и заказал ее Почтальонкам специально для Шляхова? А после их убрал? Ха-ха-ха!
Правда, казалось, следователь пока не знает про отравленных Почтальонок. Это понятно, ведь там работают гражданские менты, а у нас — военная прокуратура. Когда они еще обменяются информацией между собой? Я пока знал больше, чем компетентные органы, — парадокс! Только делиться знанием почему-то не было желания, — поймал себя на мысли. И Рома куда-то пропал! Хоть бы с ним посоветоваться!..
Отсидев следующим утром в классе первое занятие, вышли, как обычно, подымить в курилке. Серега обратил внимание на странную суету перед штабом. Проверка, что ли, какая нагрянула?
— За наши турники я теперь спокоен, — сказал ему. Мимо казармы прошествовал сам командир части полковник Картузов со свитой. По правую руку от него шел замполит, по левую — наш старлей Волосов.
— Смир-р-рно!!! — заорал Рубликов, но чины, явно чем-то взволнованные, почти не обратили внимания на нас, вытянувшихся в струнку.
— Вольно, — автоматически ответил начальник учебки, едва взглянув на сержанта.
— Вольно! — повторил команду Рубликов.
На некотором отдалении за свитой семенил фельдшер Климов, и Рубликов окликнул его. Климов притормозил, они с Рубликовым обменялись фразами, после чего фельдшер пошел за всеми к штабу, а Рубликов вернулся к нам с изменившимся, как у той графини, что бежала к пруду, лицом.