Врачеватель-2. Трагедия абсурда. Олигархическая сказка
Шрифт:
Нет-нет, мой дорогой читатель, упаси боже! Я не ханжа и тем более вовсе не собираюсь заглядывать в чужой карман. Я, наверное, действительно чего-то в этой жизни недопонимаю.
С открытой дежурной улыбкой меня встретил, как я понял, мажордом и, сообщив, что хозяйка немного задерживается, любезно пригласил переступить порог трехэтажного особняка, не слишком-то и утопавшего в зеленых соснах.
Войдя в роскошную гостиную, я сразу поймал себя на мысли, что оказался в обстановке, знакомой мне до мелочей. Особенно знакомым мне показалось огромных размеров кожаное кресло, стоявшее у не горевшего камина, выложенного изумительными изразцами, но совсем
Покуривая сигаретку и, как плебей, выпуская кольцами дым изо рта, я сидел, комфортно устроившись на уютном диванчике, когда кто-то из обслуги принес мне чашечку крепкого свежезаваренного кофе, поставив ее прямо перед моей физиономией, как мне показалось, подчеркнуто неучтиво. Я поднял голову и обомлел: в шаге от меня стояла Серафима Яковлевна. Сомнений быть не могло – это была она. Да-да, именно она. Она, которая сейчас эдаким Колоссом Родосским стоит и смотрит на меня недобрыми глазами.
– Господи, Серафима Яковлевна, это же вы! Я вот почему-то это сразу и почувствовал… Ну это же вы, ведь правда?
– Собственной персоной. С рождения до смерти, – не скрывая раздражения, огрызнулись мне в ответ. – Ну и жизнь ты мне устроил со своей паршивой книжонкой, сукин ты сын! А я тебя сразу узнала. Еще раньше по ящику срисовала, – прошипела достойная женщина, указывая на громадных размеров телевизор с плоским экраном. – Ну, думаю, попадись ты мне!.. А сейчас вот гляжу в твои напуганные глазенки, и ничего ты у меня, акромя жалости, и не вызываешь, писака ты хренов! Чего в штаны-то наложил? – она неожиданно вплотную приблизилась ко мне: – А ну, говори, пузатый, откуда прознал? Сказал кто или подслушал?
– Се… Серафима Яковлевна, поверьте, это богатое воображение художника. Только и всего, – покрывшись крупными каплями пота, невнятно пролепетал я.
Ну и, естественно, вместе со мной в унисон блеял не менее напуганный мой же инстинкт самосохранения.
– Эх, дать бы тебе вот этим кулаком по твоему богатому воображению! – Ее совсем не женский кулачок маятником раскачивался в опасной близости от моих ноздрей, и не на шутку становилось страшно. – Литературцы поганые, вам бы только бумагу марать да людям жизнь портить!
– Серафима! – услышал я резкий женский голос откуда-то со входа и в очередной раз вздрогнул, ибо уже готовился к худшему. – Ты чего там делаешь? А ну-ка отойди от него немедленно!
– Мне Андреич сказал ему кофе сварить, – как ни в чем не бывало невозмутимо ответила Серафима Яковлевна. – Они, видишь ли, заказывали. Ну я и принесла. Теперь могу идти, Людмила Георгиевна?
– Да, Серафима, спасибо. Можешь идти, – послышался за моей спиной все тот
На прощание, прошив меня насквозь острым, как лезвие, взглядом, Серафима Яковлевна, не особо поспешая, покинула гостиную.
Полностью вернуть самообладание мне так и не удалось. А чего скрывать, я вовсе не их тех семерых полярников на зимовье, которые были очень смелые, в старом фильме режиссера Герасимова. Я, скорее, наоборот – натура впечатлительная, и все мои переживания прямиком, как в зеркале, отражаются на моей же слишком одаренной мимическими морщинами физиономии. И потому мне трудно скрыть свои эмоции от посторонних глаз.
– Вы уж нас извините, – Людмила Георгиевна подошла ко мне и, сев напротив, протянула руку для приветствия, а я, дурак напуганный, не придумал ничего лучше, как через стол поцеловать ей руку, при этом, словно на батуте вскочив с дивана, раскорячился в совершенно идиотской неудобоваримой позе. Боже, какой же я кретин!
– Правда, вы нас извините, – она сочла нужным повторить свою начальную фразу. – вы, в общем-то, должны понимать, что ваша книга среди некоторых обитателей этого дома вызвала, так скажем, некие брожения… Некоторый переполох в умах, в сознании… Ну вы, я думаю, понимаете, о чем я?
«Да, черт бы вас всех подрал, – мысленно в сердцах воскликнул я. – Надо было все-таки взять с собой эти чертовы деньги, отдать их и мотать отсюда к чертовой матери!»
– Вы правы, действительно, как много в нашей жизни чертовщины… – На меня смотрели спокойные, умные, слегка лукавые глаза, в точности прочитавшие мои сокровенные мысли. Я же говорил, что у меня все написано на роже. – вы только не волнуйтесь, – попытались меня успокоить, – наш уговор в силе: переданные вам деньги остаются у вас. К тому же, вы понимаете, для меня эта сумма несущественная. И потом, так уж получилось: один ваш визит стоит гораздо больше.
Я молчал, не зная, что ей ответить, и тупо ждал, когда она сама продолжит разговор.
Какое-то время эта на самом деле красивая и статная женщина, не отрывая взгляда, внимательно смотрела на меня, но потом вдруг неожиданно залилась громким заразительным смехом, немного по-детски прикрывая ладонью рот от улыбки, непроизвольно расползшиеся в разные стороны губы.
– Нет-нет, вы на меня только, пожалуйста, не обижайтесь. Я, в общем-то, баба простая, свойская. Просто сильно в этой жизни повезло, а так ничем от других российских баб не отличаюсь. Разве что богатая, как какая-нибудь саудовская принцесса… Ой, не могу, простите! Прямо истерика какая-то! – Новый приступ смеха заставил ее откинуться на диван и уткнуться лицом в лежавшую рядом подушку. Когда приступ смеха прошел, она, немного отдышавшись, виновато и, как мне показалось, по-женски слегка заискивающе, но не без доли кокетства спросила меня:
– Вы конечно же можете послать куда подальше мою наглую натуру, но можно я вас буду звать Грибничком? Ой, правда, мне так нравится! вы там, в этой вашей книжке, мой любимый персонаж. Такой глупый и трогательный, что у меня почему-то даже слезы наворачивались… А вы меня в отместку тоже как-нибудь назовите. «Людкость», например. Кстати, мне бы это очень даже было бы к лицу. Я ведь, как и любая баба, стерва до мозга костей. К тому же, честно говоря, официоз этот «терпеть ненавижу». Ну что, Грибничок, договорились, а?.. – Она умоляющими глазами смотрела на меня.