Враг невидим
Шрифт:
— Я могу свалиться с кушетки? — неожиданно оживился Гаффин. — Доктор считает, у меня возможны судороги?
— Этого он мне не говорил, — ответил Веттели мстительно, но Огастес не поддался разочарованию.
— Конечно! — нашёлся он. — С какой стати доктор Саргасс станет обсуждать с вами моё здоровье? Ах, да не мельтешите вы по комнате, у меня от вас головокружение. Сядьте где-нибудь.
— Я не мельтешу, а рассматриваю анатомические плакаты. Очень познавательно, вы не находите? — Веттели кивком указал на фигуру, изображённую экроше, [9] причём каждая
9
Без кожи.
Гаффин машинально бросил взгляд на плакат, снова бессильно уронил голову.
— А-ах! Какая мерзость! И вы смеете демонстрировать мне её после того, что я имел несчастье найти там, в душевой?! Хотите, чтобы у меня случился новый сердечный приступ? Вы жестокий человек, мистер Веттели!
«Возможно, я и вправду жестокий человек», — без малейшего раскаяния подумал тот, а вслух сказал:
— Простите, мистер Гаффин, но я же не виноват, что она тут висит.
— Виноваты! — Огастес дёрнул ногой, как если бы собирался ею капризно топнуть. — Вы привлекли к ней моё внимание. Без вас я бы её просто не заметил, у меня, в отличие от вас, нет сил глазеть по сторонам! — тут он сделал секундную паузу, будто собираясь с духом. — И вообще! Думаете, я не догадываюсь, зачем вы здесь? Почему хотите свести меня в могилу?
— Почему же, мистер Гаффин? — Веттели почувствовал себя не на шутку заинтригованным.
— Да потому что вы и есть убийца! Это вы прикончили несчастного Мидоуза, я-то знаю!
Вот это новость!
— Неужели? Но почему вы так решили?
— А потому что я видел вас на месте преступления! Да-да, видел собственными глазами! — победно выпалил поэт.
Добрые боги, уж не лишился ли он рассудка от пережитого потрясения?!
— Вы видели, как я убиваю Мидоуза?! Как втыкаю ему шило в глаз?
— Момента убийства я, хвала добрым богам, не застал, иначе мы бы сейчас с вами не разговаривали. У меня слабое сердце, оно бы этого просто не выдержало, — признал побледневший Огастес, пожалуй, не стоило при нём упоминать о шиле. — Но я отчётливо видел, как от душевой по коридору, в направлении центрального крыла, спешно удаляется фигура в учительской мантии. А кто в нашей школе носит мантию постоянно, не снимая даже в свободное время? Только вы, мистер Веттели! Только вы! И не думайте, что я буду молчать! Я непременно расскажу об этом полиции, когда сердце позволит мне встать с постели.
— Конечно, расскажите, — искренне одобрил Веттели. — Это может оказаться важно для следствия.
— Вы надо мной издеваетесь, да? — вдруг спросил Огастес беспомощно и грустно.
— Что вы, даже и не думаю, — поспешил заверить Веттели, огорчённый, что бедный поэт столь превратно истолковал его слова. Но тот не поверил.
— Издеваетесь. Вы мучите меня всё утро! Пользуетесь тем, что я болен и слаб. Убийца вы и есть, больше некому. Беды в Гринторпе начались с вашим появлением, до этого у нас не случалось никаких преступлений. А теперь — одно за другим. И не удивлюсь, если это только начало! Да!
Веттели слушал его обличительную тираду и не верил собственным ушам. Добрые боги, да это нелепое существо наивно как младенец! Совершенно не от мира сего! Его действительно нельзя оставлять без присмотра!
— Мистер Гаффин, —
— А именно? Чего вы от меня хотите? — уточнил Огастес сварливо. Ему хотелось бы вовсе проигнорировать просьбу недруга, но любопытство пересилило гордость.
— Обещайте, что когда в следующий раз заподозрите кого-нибудь в убийстве, не станете сообщать ему об этом с глазу на глаз, без свидетелей.
— Это ещё почему? — вяло осведомился Гаффин, похоже, он ожидал чего-то более интересного.
— Потому что если преступник окажется настоящим, он вас и в самом деле убьёт.
Обстановку разрядило появление доктора Саргасса, иначе Гаффин, пожалуй, сорвался бы с места и побежал спасаться. До его затуманенного сознания, наконец, дошло, сколь идиотически он себя вёл, откровенничая с предполагаемым убийцей. Ему стало страшно. Но пришёл Саргасс, одного напоил валериановыми каплями, другого обещанным чаем, одному попытался в очередной раз втолковать, что все его мнимые болезни имеют нервическую природу, другому велел пить железо и отпустил обоих с миром. Веттели решил, что, не смотря на трагические обстоятельства, день начался неплохо, потому что два урока он прогулял. «Как хорошо, что ученики не умеют читать мысли своих учителей, — подумалось ему. — Иначе они были бы сильно удивлены».
Насильственный характер гибели юного Мидоуза на этот раз почти не вызывал сомнений, поэтому вскоре после полудня вместе с уже знакомым нам печальным коронером из Эльчестера в Гринторп прибыл полицейский инспектор, и Веттели снова повезло — на пятом уроке его вызвали на допрос.
Впрочем, везение было относительным, поскольку никто не счёл бы приятным общество полицейского инспектора Тобиаса Дж. Поттинджера, а Веттели — особенно. Так уж сложилось, что чёрная кошка пробежала между ними в первую же секунду встречи.
Веттели застал инспектора вальяжно развалившимся в старинном директорском кресле стиля ампир. Это был крупный человек средних лет, с простоватым лицом, обрамлённым рыжими баками, и очень мясистым носом, одетый в штатский клетчатый костюм. Рукава пиджака были самую малость коротковаты, из них некрасиво торчали грубые, как у портового грузчика, руки. Ноги тоже торчали — из-под стола, и обуты были в ботинки не в цвет. Несчастное старенькое кресло жалобно поскрипывало под весом его мощного, жилистого тела, и вообще, инспектора Поттинджера было как-то слишком много, хотелось держаться на расстоянии.
— Норберт Реджинальд Веттели — это вы? — бросил инспектор вместо приветствия. Взгляд его был таким недоверчивым, будто он был уверен, что вошедший непременно захочет выдать себя за другого.
— Да, это я, — подтвердил Веттели безразличным тоном, хотя уже успел почувствовать неприязнь к полицейскому из Эльчестера. И весь дальнейший диалог эту неприязнь только укрепил.
— В каком классе учитесь? — школьных порядков инспектор не знал, и учительская мантия Веттели не помогла.
— Я преподаю естествознание и военное дело, — возразил Веттели холодно.