Враг невидим
Шрифт:
— А музыка? — почти прошептал Фаунтлери. — Музыка никому не может причинить вреда.
…Нищий пришёл в лагерь под вечер. У него было благородно-измождённое лицо с нечеловечески-огромными глазами, какие встречаются только у коренных уроженцев севера Махаджанапади. Бесплотно-худое тело, облаченное в дырявое рубище, было скорее голым, чем одетым. Свалянные в сосульки волосы отросли чуть не до земли, в них кишели насекомые. Но вместо однострунного эктара, сделанного из обтянутого кожей глиняного горшка, палки и тонкой кишки — обычного инструмента нищих, узловатые руки музыканта бережно сжимали
Музыкант робко поклонился, скромно пристроился под деревом сиссу, росшим за кухонным шатром, и принялся извлекать из своего инструмента странные вибрирующие звуки, непривычные для западного уха, но вместе с тем неизъяснимо притягательные. Слушать его собралась целая толпа, и монеты так и сыпались ему под ноги. Три часа нищий играл, три часа ему внимали, не отрываясь, как заворожённые, и Веттели с удивлением замечал слёзы на лицах некоторых из тех солдат, которых считал грубыми мужланами, абсолютно чуждыми тонких чувств.
Закончив играть, музыкант с достоинством поклонился и ушёл, не потрудившись собрать свои монеты. Им ещё тогда следовал обратить внимание на странное поведение нищего, задержать и допросить. Но нет, никто не насторожился — уже потом вспомнили, задним числом.
Двадцать два солдата и три офицера утром были обнаружены мёртвыми, из них девятнадцать в своих палатках и шестеро прямо на посту. Ещё девять человек не могли подняться на ноги, поражённые неведомой хворью.
Перепугались все страшно, решили, чума. Но полковой маг сказал — нет. Просто у несчастных был абсолютный музыкальный слух…
— Нет, Фаунтлери, вы не правы. Музыка тоже может убивать. Да. И вот что я вам скажу. Если бы шесть лет назад эрчестерский преподаватель военного дела не обучил технике отведения глаз меня, тоже, кстати, сверх программы, то мы бы с вами сейчас не разговаривали.
— Почему? — Ангус испуганно понизил голос.
— Потому что от меня уже и костей давно бы не осталось — сгрызли бы кладбищенские гули. И пусть лучше на моей совести будет один живой вор, которого я обучил, чем два десятка достойных, но мёртвых молодых людей, которых я обучить не удосужился. Вы меня понимаете, Фаунтлери?
— Да, сэр. Да, вы правы, простите меня, — пробормотал тот. — А можно… — он хотел спросить что-то ещё, но речь его была прервана звонком. — Разрешите идти, сэр?
— Идите, мистер Фаунтлери. И готовьтесь — послезавтра мы будем отводить не глаза, а пули.
Ангус ускакал, и Веттели тоже пора было бежать, в кабинете естествознания его ждал другой класс. И вдруг…
«Не знают они, кто их убил, ни Хиксвилл, ни Мидоуз. Помнят только сам удар, а какой ублюдок его нанёс — не видели» — так, кажется, сказала ведьма Агата? Их ударили в лицо — а они не заметили нападавшего? Разве такое возможно? Конечно. В том случае, если убийца отвёл им глаза. И это значит что он, убийца, был человеком достаточно взрослым, притом хорошо образованным, либо прошедшим военную службу, потому что ребёнку, даже если он одержим, подобный фокус просто не под силу. Таким образом, круг подозреваемых сужается с пяти сотен человек до одной: учителя, старшеклассники, прислуга. Уже отрадно… Жаль только, что среди них он по-прежнему остаётся главным.
Опытный
Ещё бывают те, кто от пуль заговорён — им вообще беспокоиться не надо. Такого хоть к стенке ставь и пали по нему всей ротой, всё равно не пострадает. Другое дело, какой ценой эта неуязвимость достигается и чем ему за неё придётся расплачиваться потом. Но это уже совсем другое, чёрное колдовство, не имеющее ничего общего с той бесполезной в открытом бою, но бесценной для разведчика наукой, которую капитан Веттели собрался преподать своим подопечным.
…Настоящих пуль, конечно же, не было. Тренировались в гимнастическом зале, любезно предоставленным в их распоряжение лейтенантом Токслеем. Сначала использовали теннисные мячики. Они, конечно, тяжелее пули, зато несоизмеримо медленнее летят. Потом перешли на учебные стрелы с тупыми деревянными наконечниками, для большей безопасности обёрнутыми толстым слоем войлока и обмотанными бинтом.
Это уж мисс Фессенден постаралась, узнав о предстоящих стрельбах. Веттели рассчитывал, что они вечерком сходят в деревню, заглянут в сувенирную лавку и купят большое настенное блюдо с идиллическим видом зимнего Гринторпа, а вместо этого пришлось сидеть в медицинском кабинете для девочек и мастерить войлочные нахлобучки на стрелы. С одной стороны, тоже неплохо, потому что в приятном обществе, с другой — прогулка была бы лучше. Но Эмили была неумолима: лишние пациенты доктору Саргассу не нужны; одно дело, если бы по мишеням тренировались, другое — друг в друга стрелять.
Конечно, она была права, поэтому Веттели не спорил, не роптал и дал торжественную клятву с особым вниманием следить, чтобы ученики не целились друг другу в лицо.
В разгар работы заявилась Гвиневра — разве без неё обойдётся?
— Вот вы где! А я-то их ищу… — окинула взглядом их работу, осведомилась мрачно: — На завтрашний урок меня, надо понимать, не приглашают? А тема-то, между прочим, тоже магическая! Ты уверен, что вам не понадобится независимый консультант?
Последнее, о чём мечтал Веттели, это о новом визите неугомонной феи: мало ли, какая ещё фантазия её посетит и насколько будет опасна. Поэтому он постарался ответить как можно небрежнее:
— Вот уж не думал, что тебя заинтересуют стрельбы! Грубое и однообразное занятие. Будь моя воля, я и сам на него не пошёл бы. Правда, надо было Токслея, что ли, попросить? Эх, не догадался! Может, ещё не поздно?
— Ах, Берти! — подыграла сообразительная Эмили. — Стыдись! Перекладывать свои неприятные дела на других — то дурной тон!
Вот так, совместными усилиями, им удалось отбить у Гвиневры интерес к предстоящим стрельбам. Конечно, нельзя исключить, что она не подглядывала за ними невидимкой, но в ход урока не вмешивалась — уже спасибо.