Враги креста
Шрифт:
Я с благоговейной робостью осмотрел это и тут же, без оглядки, подписал предложенную бумагу, что беру на себя функции не то сторожа, не то смотрителя сей кино-реликвии, которая осталась посте отъезда в столицу группы операторов, художников, артистов.
Велико же было мое ликование, когда спустя неделю вернулся в лощину: ни хижины, ни чего-либо из хозяйства там не осталось! В те дни еще удушливо чадил агрессивный атеизм, и жители местных сел милостиво попотчевали его воровством, мигом растащив по своим хатам все связанное для них с памятью о Богородице.
Позднее, посетив Италию,
Так в России уносят в пазуху своего дома любую частицу, связанную с почитанием Преблагословенной. Так тяжелый мрамор нашей памяти продавлен воспоминаниями о Всеблаженной!
Богоматерь предстает перед нами, грехолюбцами, как радуга после всемирного потопа.
По словам поэтов, «Ей присущ пленительный деспотизм молодости и ошеломляющая прямота невинности». Она «взволнованно прислушивается к биению Своего переполненного любовью сердца».
Ранее этих служителей муз другой поэт, святитель Дмитрий Ростовский, богодухновенно начертал: «Родися от Нея Христос…., пройде от Нея…, якоже луча солнечная сткло…проходит; не сокрушает, не оскверняет сткла…, но паче чисто его просвещает: не вредил девства Пречистыя Матере Своея Солнце правды Христос».
И всматриваясь в небесную лазурь церковных риз, каковые подобают крестобогородичным торжествам, вкупе с отцами Церкви думаю: мир создан для Богоматери… Не для «голубых», не для тех, кто нагло, бесстыже пропагандирует и заключает однополые браки. Что нам духовно давно обанкротившаяся Европа ?! Мы – Русь Святая! Человек спроектирован по образу и подобию Божию, образ Божий в человеке - не один или двое мужчин, а мужчина и женщина. Господь первоначально сотворил Адама и Еву, а не Содом и Гоморру. Христос – новый Адам, Богородица – новая Ева. Брак совершается во Христа и в Церковь, Ею же становится в Таинстве венчания каждая семья. Гимн геям – псалом сатане, крах в человеке образа и подобия Божия.
Комплиментом дьяволу звучит современный соловьиный трёп по поводу иконы «Матерь Божия Державная»: «Не она ли среди кромешной смуты и тьмы тайно возрастила вождя – архитектора новой империи – генералиссимуса Победы?» (газета «Завтра», апрель, 2013, № 16). Восхитительно! Богородица выпестовала Сталина, палача Её Сына, Господа нашего Иисуса Христа, Чьё Тело – Единая Святая Соборная и Апостольская Церковь, растерзанная в России кремлёвским упырем!
В чудесный праздник Успения мы благоговейно приближаемся к Богородице вместе с архангелом Гавриилом, который ласково влагает в ладони Рабе Господней белые цветы. И тут же видим, как летят отсеченные Вселенским собором нечистые руки коварной ереси Нестория, дерзнувшего своим тлетворным учением наподобие еврея Афонии прикоснуться к смертному одру Пречистой, дабы опрокинуть его.
Вся жизнь Невесты Неневестной – жертвенное богослужение, Песнь Песней, путь Агницы на Голгофу. Когда земная страда Ее завершена, Источник Жизни во гроб водворяется, и саркофаг становится
Аминь.
Витязь византизма
«Ты рождена от звезд или пришла из ада
О, Красота, ответь…»
Ш. Бодлер
Фридрих Ницше всю жизнь чувствовал себя «пристегнутым» к немцам.
Его графские предки были родом из Польши; в дороге, когда он куда-нибудь ехал, его часто принимали за славянина. Он обожал Шопена, был готов отдать за него всю музыку.
Во время Крымской войны 1856 г. гимназист Ницше с жадностью ловил сообщения о положении на фронте: его симпатии на стороне русских, он удручен взятием Севастополя. Он никогда не узнает, что в этой баталии участвует его alter ego, едва ли не самый близкий ему по духу (как впоследствии и Ф. Достоевский), военврач Константин Леонтьев.
Позже, надев мундир санитара в период очередной милитаристской вспышки, Ницше будет плакать над ранеными на поле боя. Леонтьев в дни Крымской кампании, когда ему в рот брызнет кровь из бока оперируемого солдата, только сплюнет и будет орудовать скальпелем. Он же, сидя на балконе в «милой чистой красивой Керчи», примется распивать кофе на виду у неприятельской эскадры, маячущей в проливе.
Студентом забияка Ницше подерется на дуэли с одним из буршей, да так, что едва не окривеет, чуть не ослепнет, если бы удар клинка попал не в переносицу, а в глаз; Леонтьев, став русским консулом на Балканах, огреет хлыстом французского посланника за оскорбительный отзыв о «немытой России».
У них были одинаковые привязанности: Александр Борджиа, Наполеон вызывали у обоих больше сочувствия, чем все члены нынешних представительных собраний и все кабинетные труженики. Оба не переносили Жорж Санд – «дойную корову с хорошим слогом».
Их неудержимо влекла к себе Греция. Правда, здесь их вкусы несколько расходились: Ницше любил Аполлона, который кенотировал в Дионисе, а Леонтьев предпочитал ему византийского Пантократора.
«Что тебе шепчет на ухо старый колокол?» - спрашивал Ницше на страницах «Заратустры».
«Звон в соборе… этакий прекрасный, величавый…, - отвечал Леонтьев, - «душа полна и грусть ее отрадна, потому что она слышит близость Бога красоты».
Оба были философами жизни: орден Анны 2-й степени, полученный на дипломатическом посту, нравился Леонтьеву пуще говорильни в литературном салоне (хотя его первые опыты в художественной прозе, романы и повести, замечены Тургеневым и Толстым), а Ницше с неменьшим философским удовлетворением наблюдал, как старая торговка на рынке выбирает для него крупную гроздь янтарного винограда.