Вранова погоня

Корсакова Татьяна

Домашняя. Они сразу поняли, что она домашняя, не привычная ко всему тому, к чему ей еще предстояло привыкнуть. Такие пташки в их детдоме были редким явлением, его населяли все больше социальные сироты. Те, которых забрали от родителей-алкоголиков, те, что из неблагополучных семей. Или из относительно благополучных, в которых родители уже ступили на путь исправления, но до конца еще не исправились. Дети из таких семей считались в детдоме самыми счастливыми, их забирали

на каникулы, а иногда и на выходные. Вот это настоящее счастье! А остальные, такие как Никита, которых никуда не забирали, к детдомовской жизни были привычны, а на домашних деток смотрели с легким презрением и лишь самую малость с завистью.

Вот только рыжая девчонка зависти не вызывала ни капли, даже жалости не вызывала – одно лишь глухое раздражение. Никита не сразу понял, что причина этого раздражения кроется в ее непохожести на остальных, в нежелании подстраиваться под систему.

Она ведь не подстраивалась! С самого первого дня вела себя так, словно она здесь ненадолго, словно очень скоро ее отсюда заберут. Вроде бы и не бунтовала, и режим не нарушала, но всегда была особняком, ни с кем из детдомовских ребят близко не сходилась. Да вообще не сходилась! За то и получала.

В дела мелюзги, да еще и девчонок, Никита не вмешивался, но до него доходили слухи, что пару раз рыжей Эльзе – это ж надо родиться с таким имечком! – ночами устраивали темную. Били не сильно, просто чтобы приучить, сломать и адаптировать. А она все никак не ломалась, синяки замазывала дешевым тональным кремом, не улыбалась никогда. Но самое главное, не жаловалась! Ни воспиталке, ни нянечке, ни директору. Жила себе в своей параллельной вселенной, и все.

Это сначала Никите казалось, что жила, уже потом, многим позже, он начал понимать, что не жила, а выживала. Как умела. А выживать-то она как раз и не умела.

День открытых дверей в их детдоме проводился не так чтобы очень часто, но достаточно, чтобы вызывать ненависть у тех, кому некого ждать. Никита был из таких. Когда тяжелые чугунные ворота детдома распахивались едва ли не настежь перед дорогими гостями и трехэтажный старинный особняк наполнялся бесцеремонными незнакомцами, Никита либо отсиживался на чердаке, либо уходил в самый дальний уголок старого детдомовского парка. Чтобы не видеть и не слышать. А вот в тот раз замешкался, оттого и стал свидетелем некрасивой сцены.

Тетка была дебелая, краснощекая, пышногрудая, с выбеленными кудрями, которые поправляла отвратительно кокетливым жестом. Тетка приехала к Эльзе. А вместе с теткой приехал плюгавый мужичок с незапоминающейся внешностью и толстый пацаненок, непрестанно жующий жвачку.

Родня!

Что и требовалось доказать – у домашней девочки Эльзы имеется-таки родня. Странно только, что родственникам Эльза была явно не рада. Никите даже показалось, что она пыталась от них спрятаться. Почти так же, как и он сам пытался спрятаться от всей этой суеты. Но в отличие от Никиты, у рыжей Эльзы не было ни опыта, ни сноровки, да и территорию она не знала так хорошо, как он. Эльза попала. Сначала в неискренние объятья, а потом, когда последний представитель администрации скрылся из виду, в куда более крепкие тиски.

– Чего рожа кислая такая? – шипела пергидрольная тетка и тащила Эльзу в глубь парка, подальше от посторонних глаз. – А ну улыбайся! Улыбайся, я кому сказала!

Вот не собирался Никита подслушивать и подглядывать! Как-то само собой вышло, что он пошел следом. Да не просто пошел, а тихо и незаметно.

– И нечего тута из себя сиротку строить! – Оказавшись на заросшей подорожником тропинке, пергидрольная тетка совсем перестала сдерживаться и дернула Эльзу так, что та едва не упала. А пацаненок заржал таким мерзким смехом, что Никите захотелось ему врезать. – А по чьей вине ты сиротка?! Из-за кого папашку твоего непутевого пристрелили?!

– Пустите меня! – Эльза продолжала вырываться, и тогда тетка ее ударила. Ударила в живот, специально, чтобы не оставалось видимых следов.

Снова заржал малолетний дебил, мужичок смущенно отвернулся, Эльза сложилась пополам от боли, а Никита заскрежетал зубами.

– И не рыпайся мне! – Тетка поправила кудри, обтянула на груди кофту. – Опеку мы над тобой готовим. Как единственные родственники. Вот дядя Вася документы соберет… – Она ткнула мужичка в бок, и тот ойкнул. – Слышь меня, Васька?! Справку чтобы взял из бухгалтерии. Устала повторять уже!

– Я к вам не пойду! – Эльза выпрямилась, перебросила рыжую косу через плечо, сжала кулаки. – Вы мне никто!

– Мы тебе кто! – процедила тетка. – Мы тебе единственные родственники. Васька мой твоего непутевого папашки двоюродный брат. Стало быть, твой любимый дядюшка. Вот комиссии ты так и скажешь, что любимый, единственный дядюшка, что ничего ты так в этой жизни не хочешь, как воссоединиться с семьей.

– Вы мне не семья! – Эльза попятилась, наверное, готовилась к новому удару. Никита тоже приготовился. Пусть она чужая, пусть слишком домашняя, слишком «хорошая девочка», но ударить ее еще раз он не позволит.

Вместо ответа тетка коротко хохотнула, а мужичок по-собачьи преданно заглянул ей в глаза, сказал жалобно:

Конец ознакомительного фрагмента.