Врата ада
Шрифт:
— Да это же падре Мадзеротти! — воскликнул Гарибальдо.
И тут же вскочил, бросился к окнам. Маттео не понял, почему так засуетился хозяин бара. И почему он с такой поспешностью захлопывает ставни, словно решил совсем закрыть свое заведение. Зачем? Неужели он в таких плохих отношениях со священником, что не хочет даже пускать его к себе? Маттео терялся в догадках, но тут Гарибальдо наклонился к люку в полу, ведущему в погреб.
— Сейчас, сейчас, — шептал он, поддевая крышку люка.
Только тут до Маттео дошло, что священник стучит им из погреба.
— Вы что, посадили падре в погреб? — спросил он озадаченно.
— Да нет, — со смехом ответила Грейс. — Он прорыл туннель
— Почему? — спросил Маттео, все более и более поражаясь всем этим странностям.
Грейс не успела ему ответить. Гарибальдо откинул крышку люка, и появилась голова тощего старика.
— Вы не очень-то торопились, — жалобно сказал он старушечьим голосом.
Когда Гарибальдо вновь захлопнул люк, подняв столб пыли, Маттео смог приглядеться к священнику повнимательнее. На вид ему было лет семьдесят. Высохший старик, с такой морщинистой кожей, что его трость и державшая ее рука, казалось, были сделаны из одного узловатого дерева. Беззубый рот, как у какого-нибудь нищего, и больные глаза: левый сильно косил, правый затянут катарактой, что придавало ему сходство со столетней черепахой.
— Садитесь, дон Мадзеротти, — ласково сказала Грейс.
Из всех присутствующих она, видимо, знала его лучше всех. На самом деле, Грейс, не задумываясь, пожертвовала бы своей жизнью ради этого старичка, который вот уже много лет выслушивал ее, давал советы, порой отчитывал, в общем поддерживал, как мог, но никогда не унижал, даже когда она рассказывала ему о том, как торгует своим телом по ночам в порту и сосет мужские члены, о хамах, которые, вволю натешившись и доведя до слез, тут же бросают ее прямо на мостовой, швырнув две купюры по 10 тысяч лир, и она, совершенно одуревшая, ползает на четвереньках, подбирая деньги, и только потом, всхлипывая, подтягивает чулки. Она выкладывала ему все: как порой ей бывает хреново и как она переживает, когда местные ребятишки преследуют ее, обзывая «подстилкой», — наверно, они не очень понимают, что это значит, но всегда рады устроить ей травлю.
— Почему он приходит тайком? — спросил Маттео у Гарибальдо.
— Он боится, что эмиссары Ватикана воспользуются тем, что его нет, и захватят церковь.
— Он не в ладах с Ватиканом?
— Да, — прошептал Гарибальдо с заговорщицким видом.
И объяснил Маттео, что в настоящее время церковь Санта-Мария дель Пургаторио стала прибежищем всех отверженных. Бродяги, проститутки, душевнобольные молятся здесь по ночам. Дон Мадзеротти всех их пускает и специально для них служит мессу. В конце концов духовенство обратило на это внимание. И решило, что дон Мадзеротти делает это неспроста. Принимая в своей церкви всех убогих, жалких и несчастных, он тем самым как бы демонстрирует, что, в отличие от других священников, заботится о простом народе. Положение ухудшается с каждым днем. Никто не желает терпеть «красного» падре в Неаполе. В один прекрасный день церковные власти направили дону Мадзеротти письмо с требованием оставить приход и удалиться в один из местных монастырей. Он отказался. Ему послали второе письмо, потом третье, уже на повышенных тонах. Пригрозили отлучением от церкви. Дон Мадзеротти опять ответил отказом. Именно поэтому он и занял круговую оборону. Не выходит на улицу, закрывает дверь церкви на засов и исповедует только знакомых. Есть он приходит к Гарибальдо, всякий раз только через туннель. Жители квартала прозвали его «prete matto» [12] , и каждый день на ступеньках церкви появляются корзинки с провизией или
12
Сумасшедший поп (итал.).
Дон Мадзеротти сел и долго смотрел на окружавших его людей.
— Извините, я прервал ваш разговор, — любезно сказал он, что при его внешности — а он был похож на старую тощую птицу — прозвучало неожиданно.
— Нет, что вы… — тут же опровергла его Грейс.
— …Профессор объяснял нам, что все мы больше мертвецы, чем думаем, — добавил Маттео.
— Совершенно справедливо, — ответил священник.
В это мгновение Гарибальдо поднял руки, прерывая завязавшуюся беседу и приглашая своих гостей немного повременить.
— Подождите, подождите, — добродушно сказал он. Ему показалось, будто он вернулся в эпоху, когда вместе с соратниками готовил революцию в прокуренных подвалах. — Сначала давайте поедим. Чего бы вам хотелось?
Было решено, что он приготовит большой омлет с луком и pappardelle [13] с белыми грибами. Гарибальдо счел, что обстоятельства исключительные и вполне заслуживают того, чтобы он угостил присутствующих за счет заведения. Очень скоро из кухни донесся аппетитный запах жареных грибов.
13
Вид пасты (итал.).
Впервые за долгое время Маттео почувствовал себя хорошо. Он оглядывал эту странную компанию: безработный профессор, трансвестит, безумный священник и добродушный хозяин. Он наслаждался в компании этих людей, деля с ними трапезу, беседуя и слушая их, в полумраке этого маленького бара, вдали от мира и своих страданий.
— Итак, вы полагаете, что мы скорее мертвы, чем живы? — спросил Гарибальдо священника, продолжая есть.
На старика он смотрел с детским любопытством.
— Я сорок лет исповедовал людей, — ответил тот с лукавым видом, — и я знаю, что говорю. Вы не представляете, для скольких из них жизнь уже ничего не значит. Иногда они и сами этого не понимают, но все, о чем они говорят, это печальная череда страхов и дурных привычек. Их уже ничто не интересует, не волнует, не будоражит. Каждый новый день похож на предыдущий. В них не осталось ничего живого. Тени. Всего лишь тени. Сорок лет они сменяют друг друга, садясь на скамью в моей исповедальне. На душе у них тягостно, но в чем дело, они не понимают. Большинству из них вообще нечего мне сказать. Ни страстных желаний, ни злодеяний, ни душевных терзаний. Ну разве что какие-нибудь мелкие пакости. К счастью, тела их бренны.
Маттео смотрел на Грейс. Она грустно улыбалась. Что-то в ее лице изменилось. На нем застыло выражение неизбывной печали. «Что у нее за жизнь? — подумал Маттео. — Так ли уж ей весело, когда она громко болтает, размахивая руками? Скорей всего, ее жизнь полна страданий. И вообще, хоть кто-то здесь из сидящих за столом ощущает себя в полной мере живым?»
— Я согласен с вами. Да, да, — подхватил профессор, улыбаясь священнику. — Хоть я никогда никого не исповедовал… Вы правы. Я могу говорить только о себе… Если быть честным с собой, то все это совершенно очевидно…