Врата ада
Шрифт:
— Они убили нас, Маттео, — добавила она. — Смерть здесь. В нас. И вокруг. Она забралась к нам внутрь, и ее оттуда не выгнать.
— Он свое получит! — отвечал Маттео, и в его голосе зазвучала не свойственная ему жесткость.
Им снова овладела мысль о мести. Может, это и не успокоит ее, но по крайней мере сблизит их. А что еще могло их объединить — лишь общая ненависть к врагу.
— Клянусь тебе, Джулиана. Он свое получит.
И они закрыли глаза, чтобы в полной мере насладиться этой мыслью, предвкушая свое горькое торжество.
Некоторое
Он вскрыл его, только когда сел за кухонный стол. В конверте не было ничего, кроме фотографии. Ни письма, ни клочка бумажки, ни подписи, только эта старая фотография с потрепанными углами, слегка надорванная с краю, старая черно-белая фотография мужчины в полный рост, смотрящего в объектив со снисходительно-вызывающим видом. Его лицо было обведено ручкой, добавлено имя: «Тото Кулаччо» и адрес: «Переулок Джиганти, 7».
Маттео долго сидел на стуле, держа фотографию в руках. Он улыбался. Ему было совершенно все равно, кто послал ему это письмо. Это мог быть кто угодно. Инспектор, с которым он встречался и в котором вдруг проснулась совесть, кто-то из соседей, вообще не знакомый ему человек — какая разница. Он об этом даже не думал. Смотрел на фотографию и понимал, что смотрит на убийцу сына. Чтобы это понять, ему не требовались никакие объяснения. Тото Кулаччо. Значит, это он. Теперь оставалось только отыскать его и вспороть ему брюхо.
Перед тем как уйти, он намеренно оставил фотографию на кухонном столе. Сегодня он не будет сидеть дома. И хотел, чтобы Джулиана нашла фотографию, здесь, в тишине их квартиры, и чтобы у нее было время и возможность отдаться мыслям о мести.
Он пошел к рынку Форчелла. Он все твердил про себя имя убийцы и улыбался. Затесавшись в толпу, заполонившую улочки, он оказался в вопящем и истекающем потом Неаполе. На рынке Форчелла невозможно было протолкнуться, все тротуары были заставлены десятками палаток. Неаполитанцы торговали рыбой, фруктами и овощами, посудой и одеждой. Чуть дальше азиаты — игрушками и обувью: босоножками разных фасонов и всех цветов радуги. Еще дальше негры толкали огромные прилавки на колесиках, заваленные купальниками и майками. Прямо на тротуаре шла подпольная торговля — сумки и очки, подделанные под известные бренды. Самые бедные торговцы, скорее всего, пакистанцы, раскладывали на тротуарах плакаты, постеры с изображениями котят или дельфинов, фотографии американских звезд или итальянских футболистов. Здесь можно было найти все что угодно. Жители окрестных домов приходили сюда за продуктами, одеждой, просто прогуляться, рассчитаться с кредиторами или подработать. Маттео пробирался сквозь хаотичное нагромождение прилавков, непрерывно думая об этом человеке, который тоже наверняка сейчас здесь, на этих самых улочках. Возможно, они только что разминулись. Возможно, они оба слышали, как надрывается мясник, привлекая покупателей свежестью своего товара. Тото Кулаччо. Маттео хмелел от одного этого имени. Он мог бы прокричать это имя что есть силы, но пока смаковал его про себя.
Вернувшись домой под вечер, он застал Джулиану на кухне. Стол был накрыт. Фотография оставалась на прежнем
Войдя на кухню, он хотел было спросить ее, видела ли она фотографию, но она его опередила:
— Никогда не произноси это имя в нашем доме, — сказала она таким голосом, что он содрогнулся.
Она не сводила с него глаз. Застыла перед ним, горделиво выпрямившись, словно римская матрона.
— Сегодня вечером я это сделаю, — сказал он.
Она еще пристальней взглянула на него, словно проверяя, собирается ли он сделать именно то, что она от него ждет. Но больше ни о чем не спросила. Удовлетворилась тем, что прочла в глазах.
— Когда ты вернешься, я выстираю твои вещи, запачканные его кровью, — просто сказала она.
Он молча посмотрел на нее, потом вынул из шкафа старый пистолет, доставшийся ему от дяди, зарядил его и сунул в карман. Она следила за ним спокойно, с благодарностью. Эта месть сейчас была для них обоих единственным возможным проявлением любви друг к другу. Она заранее благодарила его за мужество, которое ему понадобится, чтобы на несколько мгновений стать убийцей, сжать в руке пистолет и не дрогнуть. Она заранее благодарила его за то, что он совершит, для нее это означало, что он все еще верит в нее, Джулиану, и разделяет ее чувства.
VI
Прощание с Грейс
(август 2002)
Я вновь спускаюсь в лабиринт городских улиц. Все позади. Неаполь здесь, у моих ног, и он меня укроет. Времени у меня достаточно. Тото Кулаччо, должно быть, еще воет на кладбище. Мне кажется, я его слышу. Я представляю себе, как он воздевает обрубки рук к небу. Кровь течет по рукавам. Кошки, крысы и облака спасаются бегством. Я одержал славную победу. Изуродовал урода. Я счастлив. Я прихватил с собой два его пальца. Не собирался этого делать, но теперь смогу предъявить их. Один палец для Грейс, другой для отца.
Я неторопливо спускаюсь вниз, меня овевает ночная прохлада, где-то там, на кладбище, как червяк извивается Кулаччо. Он похож на персонажей из моих ночных видений. На мерзких чудовищ, которые оживали по ночам в моем сознании, цепко держали его в своих когтях и пытались поглотить меня. Кулаччо очень похож на них. Вот уже двадцать лет я сражаюсь с ними во сне. И потому я не содрогнулся при виде искаженного болью лица Кулаччо, я к этому давно привык. Я видел и не такое. Я был там, где вопли Кулаччо показались бы жалким лепетом. Там стоит такой вой и рев, там столько уродства и ужаса, что меня до сих пор бросает в дрожь.
Неаполь кажется мне безмятежным. Красивый спящий город, убаюканный морскими волнами. Все позади. Я совершенно спокоен. Ни полиция, ни люди Кулаччо не найдут меня. Я растворюсь в переулках, я буду красться, как кот, вдоль фасадов домов. Хорошо, что я не убил Кулаччо. Он спустится в преисподнюю калекой на подкашивающихся ногах, со старческой дрожью во всем теле, с едва зарубцевавшимися культями вместо рук. И погрузится туда с моими отметинами, так что всем будет понятно, что он мой, что я сотворил это чудовище своими руками.