Врата джихада
Шрифт:
К часу поезд добрался к Ланди Котала, где был запланирован сытный обед и пешая прогулка по окрестностям. Ни то, ни другое реализовать не удалось: станцию захватил отряд боевиков, который перебил немногочисленную полицейскую охрану и встретил экскурсионный поезд воинственными криками и пальбой. Помощника машиниста (бедняга пытался протестовать) прикончили на месте, но к пассажирам насилия не применяли. Их объявили заложниками, о чем тут же уведомили штаб армейского корпуса Северо-западной пограничной провинции. Оттуда ушли сообщения в Исламабад: в Объединенное
Требования бандитов не отличались оригинальностью: освободить нескольких участников «сил сопротивления», недавно захваченных рейнджерами. На размышление давалось сорок восемь часов. В случае отказа террористы обещали умертвить своих пленников и сражаться насмерть с коммандос, оцепившими железнодорожную станцию. Эта перспектива представлялась весьма вероятной: пакистанцы обычно не шли уступки, предпочитая горы трупов обвинениям в мягкотелости. Генеральный директор ОРУ невозмутимо проинформировал об этом российского посла. Тот схватился за голову, отбил телеграмму в Центр и уже думал, что дни его пребывания в Пакистане сочтены. Трагедия с заложниками могла поставить крест на дипломатической карьере.
В надежде как-то повлиять на развитие событий он предложил послам Италии и Германии нажать на Исламабад, потребовав повременить с началом силовой акции, пока с террористами не переговорит дипломатический представитель. Пораскинув мозгами, пакистанцы согласились, решив, что такой вариант им на руку. Он снимал часть ответственности с армии и спецслужб в случае неудачного завершения операции и гибели иностранцев. Мол, никто не сомневался, что риск велик, но все мирные варианты отработали, вот и пришлось идти ва-банк.
В качестве переговорщика решено было направить Кса- на. Когда он выехал в Пешавар, до окончания ультиматума, предъявленного бандитами, оставалось двенадцать часов. Когда добрался до Ланди Котала, количество этих драгоценных часов сократилось до восьми.
Подъехало такси — малолитражный «москвич» одной из московских фирм, оказывавших транспортные услуги. Туда приглашали водителей-частников, и они подрабатывали на своих колымагах, обычно — не первой молодости. Вот и эта машина уныло вздрагивала побитыми боками.
Ксан подобрал полы плаща, чтобы не испачкать их о грязный порожек, и приготовился нырнуть в сомнительный комфорт дерматинового салона. Я молча смотрел на его могучую спину, обтянутую непромокаемой тканью. При этом твердо решил не просить, не унижаться и не лезть за ним следом в «москвич».
Словно почувствовав мое настроение, Ксан в последний момент остановился, высунул голову из автомобиля и повернул ее в мою сторону. Зафиксировав это движение, водитель раздраженно проворчал: «Ехать будем или как?». Ксан достал из бумажника пару смятых зеленых бумажек, кинул на переднее сиденье.
— Не бухти.
Старое сленговое словечко не вызвало удивления у шофера. Он приглушенно хрюкнул, ловко переместил бумажки в карман куртки, поднял воротник и, нахохлившись, принялся ждать.
—Я почти уже все рассказал. — Ксан одной
— Потом меня доставили в здание станции, где расположился командир отряда. Ты, наверное, уже догадался — это был Нарази. Конечно, догадался. Я его не сразу узнал, он мало чем напоминал себя прежнего. Бородку сменила густая борода, на обветренном лице — печать жестокости и фанатизма, губы решительно сжаты. А когда узнал, то не стал сдерживать своего изумления. Не помню уж, как его выразил. Может, руками развел или сказал что-то вроде: «Надо же! Это ты!».
Ксан закурил сигарету, пробурчав, что на сегодня это последняя. Он гордился тем, что бросает курить (не первый год, между прочим).
—Нарази лучше владел собой, во всяком случае, никаких жестов или мимических движений с его стороны не последовало. Посмотрел на меня, скорее равнодушно, нежели враждебно, предложил изложить цель визита. Я озвучил заранее заготовленный текст: призвал проявить милосердие и здравый смысл, сославшись на то, что терроризм всегда вредил освободительным движениям. Получилось не столь убедительно, как я рассчитывал. Какого-нибудь неотесанного боевика еще можно было обвести вокруг пальца, заставить поддаться на посулы или уступить угрозам. Нарази был слишком умен и цепок. Он не для того затеял эту дьявольскую операцию, чтобы в последний момент дать задний ход из-за какого- то русского, к которому у него, кстати, имелся свой счет. Если человек ненавидит твою страну, ее идеалы, принципы, политику, с ним еще можно договориться. Если он ненавидит тебя лично, твои шансы как переговорщика падают до нуля.
Выслушав Ксана, афганец спросил:
— Когда ты ехал сюда. Ты знал, что я здесь?
Ксану незачем было притворяться, он ответил, что не знал.
— А если бы знал — поехал?
Посмотрев Нарази в глаза, Ксан подтвердил:
— Да. Даже если бы командовал не ты, а сам черт.
—Почему? В таких делах личные отношения могут
оказаться помехой.
— Могут. Но когда собираются убивать твоих близких, твою семью, ты бросаешься на помощь, наплевав на все.
Маска на лице Нарази дрогнула, и он часто заморгал.
— Среди заложников женщины и дети. Ты убьешь их через восемь часов. Разве я не должен был попытаться спасти их?
С минуту Аламзеб ходил кругами по неуютному кабинету начальника станции и сверкал глазами- маслинами. Затем вплотную подошел к Ксану:
— Я не забыл твоего обмана. — В его голосе проскользнуло волнение.
— Тогда я не мог сказать правду. Тебе и так было несладко, а такое известие. Ты мог просто сломаться. В той ситуации говорить правду — было бы предательством.