Врата его лика, факелы его уст
Шрифт:
Я до сих пор нахожусь под гипнозом этих глаз. Я хочу взглянуть в них еще раз, даже если поиск их займет вечность. Я хочу знать, есть ли во мне что-нибудь, что отличает меня от кролика.
Мои руки тряслись. Я взглянул на других и убедился, что они не смотрят.
Я все допил и докурил свою трубку. Было уже поздно. Певчие птицы уже не пели.
Я сидел и вырезал по дереву. Мои ноги свешивались за край кормы, а стружки падали в гребень волны. Уже три дня как мы на месте. Никаких действий.
— Ты!
— Я?
— Ты.
Ее волосы — многоцветье радуги,
— Привет.
— Ты знаешь, что правила безопасности запрещают сидеть таким образом?
— Да, знаю. Именно это и беспокоило меня все утро.
Мой нож совершил великолепный кувырок и опустился за нами. Он попал в самую пену и был поглощен волной. Я следил за ее отражением в лезвии и получил наслаждение от того искажения, которое видел в нем.
— Ты что, приманиваешь меня? — наконец спросила она.
Я услышал ее смех и понял, что это было преднамеренно.
— Что, я?
— Я могла бы спокойно спихнуть тебя отсюда.
— Я бы ответил.
— Значит в одну из темных ночей ты можешь сбросить меня за борт.
— Ночи все темные, мисс Лухарич. Но я не буду этого делать. Я лучше подарю вам то, что вырезал.
Тогда она села рядом со мной. Я не мог отвести глаза от ямочек на ее коленях. На ней были белые шорты. Ее загорелая кожа была чрезвычайно привлекательна. Я почти почувствовал мимолетное раскаяние, что замыслил подобную шутку. Моя правая рука все еще загораживала от нее деревянное животное.
— Ладно. Я клюну. Что у тебя есть для меня?
— Минуту. Я заканчиваю.
Торжественно я протянул ей деревянного болвана, которого вырезал. Я был немного пристыжен, и сам чувствовал себя болваном. Но отступать было некуда. Я никогда не отступаю. Мой рот был растянут в ослиной усмешке. Уши торчали.
Она ни нахмурилась, ни улыбнулась. Она просто внимательно посмотрела на мою работу.
— Очень неплохо, — сказала она. — Как и любая работа, которую ты делаешь. — И, возможно, кстати.
— Верни ее мне, — сказал я и протянул руку.
Она вернула ее мне, и я швырнул ее в воду. Она перелетела пену и дергалась в воде в течение минуты, словно морской конек.
— Почему ты сделал это? — спросил она.
— Это была глупая шутка. Извини.
— Может ты прав. Возможно, в этот раз я заглотила многовато.
Я фыркнул.
— Почему бы не устроить что-нибудь более безопасное. Ну, например, гонки.
Она тряхнула волосами цвета радуги.
— Нет, гнаться надо за ИККИ.
— Почему?
— Зачем тебе так нужен ИККИ, что ты поставил на карту все свое состояние?
— Мужская логика, — ответил я. Однажды один экстрасенс сказал мне: «Мистер Дейвитс, вам нужно закрепить имидж мужественности, поймав по одной рыбе каждого вида. Рыба — это древний символ мужественности, если вы знаете». Поэтому я принялся за это дело. Непойманным остался только один вид рыбы. А почему тебе так важно закрепить имидж мужественности?
— Совсем неважно. Я не хочу укреплять ничего, кроме своих предприятий. Мой главный статист сказал однажды: «Мисс Лухарич, продайте весь
— Ты, действительно, выглядишь деловой и хладнокровной.
— Но мне совсем не холодно. Давай искупаемся.
— Можно мне заметить, что мы прекрасно проводим время вместе?
— Если ты хочешь отметить очевидное, то можно. Ты сказал, что можешь возвратиться на корабль без помощников. Передумал?
— Нет.
— Тогда приготовь два комплекта снаряжения для подводного плаванья и мы устроим соревнования под Тенскуаэром. И я намерена выиграть, — добавила она.
Я встал и посмотрел на нее сверху вниз. Это укрепляло мое чувство превосходства над женщинами.
— Дочь короля Лира с глазами Пикассо. Будет тебе соревнование. Жди меня через десять минут.
Мы приготовили и наладили все необходимое снаряжение. Она была в аккуратном закрытом купальнике. Это вынудило меня сначала закрыть глаза и отвести их в сторону, а потом уставиться на нее опять.
Я закрепил веревочную лестницу и перекинул ее на другую сторону.
Я велел ей держаться со стороны левой кормы.
— Ты уверен, что это необходимо? — спросил загорелый маленький чудак, ее рекламный агент, по имени Андерсон. Он сидел на палубе, потягивая лимонад через соломинку. — Это может оказаться опасной затеей, — сказал он невнятно. (Его зубы были перед ним в стакане).
— Верно. Это опасно. Хотя не чересчур.
— Тогда почему вы не разрешаете мне сделать несколько фотографий. Мы бы отослали их. К вечеру они были бы уже в Нью-Йорке. Отличные фотографии.
— Нет, сказала она и отвернулась от нас обоих.
Она подняла руки к глазам.
— Вот, подержи их для меня.
Она передала ему коробочку с линзами. Когда она повернулась ко мне, ее глаза были такими же карими, какими я их помнил.
— Готов? — спросила она.
— Нет, — сказал я строго. — Слушай внимательно, Джин. — Если ты собираешься играть в эту игру, то в ней существуют определенные правила. Первое, — начал я. — Плыть надо строго под корпусом. Нельзя ударять о дно, можно повредить воздушный бак. — Она начала протестовать, что это истина, понятная для любого дурака. — Второе, — продолжал я. — Там темно. Мы должны находиться рядом, и оба будем держать фонари.
Ее влажные глаза блеснули.
— Я вытащила тебя и Говино без…
Затем она замолчала и отвернулась. Она взяла фонарь.
— Ладно, фонари. Извини.
— И следи за ходовым винтом, — закончил я. — Там будут сильные течения метров пятьдесят.
Она снова протерла глаза и одела маску.
— Хорошо, пошли.
И мы отправились.
По-моему настоянию, она плыла впереди. Сначала вода была приятно теплой. Затем стала живительной и, наконец, ободряюще холодной.
Тенскуаэр шел вперед, а мы мчались в противоположном направлении, размечая его корпус желтой краской каждые десять секунд.