Врата Лилит
Шрифт:
– Слушай, Ганин, - внезапно оборвал он друга, - а давай прям сейчас сожжем этот чертов портрет, не нравится он мне!
Ганин вытаращил на него свои итак немного выпуклые, навыкате, глаза и вскочил как ужаленный со стула:
– Ты что, Пашка, с ума, что ли спятил, а?! Это ж... это ж... Картины не горят!
– А вот это мы с тобой, Ганин, и проверим!
– зловеще хохотнул Расторгуев, доставая из кармана брюк позолоченную бензиновую зажигалку и подкуривая белоснежную сигарету 'Парламента' из мятой пачки. В глазах Расторгуева блеснул какой-то мальчишеский азарт, видимо, настойка баб Маши действительно была достаточно крепкой.
– Нет, Паш, не шути ты так!
– все так же испуганно,
– Я к этой картине подходить-то боюсь, очень уж она мне дорога стала, как родная прямо... Боюсь, знаешь, иногда, как бы чем не повредить ей, как бы... И знаешь, вот ты говоришь, она нереалистичная, искусственная, неестественная... Может быть, доля истины тут и есть, но когда я смотрю на неё ночью, особенно при полной луне, знаешь... Мне кажется...
– тут Ганин судорожно сглотнул слюну и перешел почему-то на шепот.
– Мне кажется, что она - живая!
Слова Ганина прервал дикий и громкий пьяный хохот Расторгуева. Он, уронив недокуренную сигарету прямо на пол, схватился одной рукой за живот, а другой стал колотить кулаком о крышку стола, задыхаясь от смеха. На глазах его показались слезы.
– А ты... случайно... с ней... не пробовал... ах-ха-ха-ха-ха!!!
– но тут его смех в одно мгновение прекратился, когда его взгляд упал на мертвенно бледное, как полотно, лицо Ганина. Блики от ярко горящей лампочки на стеклах очков полностью скрыли собой глаза, приняв вид каких-то странных солнцевидных лиц, искаженных гримасой нечеловеческой злобы: перекошенный от гнева рот, кроваво-красные глаза, хищный оскал белоснежных зубов - зрелище было жуткое, даже для такого мизантропа как Расторгуев.
– Эй, Леш, извини, я... немного переборщил...
– сконфузившись, Расторгуев потрепал его панибратски по плечу, но Ганин уже вскочил со стула и стал рыться опять в своем шкафу. На этот раз он управился быстрее.
– Смотри, Паш!
– он сунул ему в лицо фотографию с портретом - все то же солнцевидное лицо, все та же шляпка, те же фиалки глаз, та же корзинка с цветами.
– Ну и?..
– непонимающе поднял брови Расторгуев.
– А теперь - идем за мной!
– торжественным шепотом произнес Ганин и бросился к лестнице, ведущей на чердак.
Расторгуев неохотно, слегка покачиваясь - голова от настойки шла кругом - последовал за своим другом.
– Вот, Паш, дай мне зажигалку, а то я тебе не доверяю...
– также шепотом сказал Ганин, а потом, получив её, щелкнул колесиком, и вот уже при неровном желто-голубом пламени зажигалки Расторгуев увидел фрагмент картины - белую тонкую ручку девушки, сжимающую корзинку с цветами.
– Ну и?..
– Ты ничего не замечаешь?
– все также шепотом произнес Ганин.
– Кольцо на пальце подрисовал, что ли?
– хмыкнул Расторгуев.
– Да не подрисовал я, Паша! НЕ ПОДРИСОВАЛ! Оно само появилось!!! САМО!!!
– почти закричал Ганин, а глаза у него горели едва ли не ярче огонька зажигалки.
– Фотографию я сделал, когда только нарисовал её, а кольцо появилось позже, месяца через три! Расторгуев громко икнул и мутным взглядом внимательно посмотрел на Ганина.
– А ты, братец, случайно, не это...
– Я в одиночку никогда не пью!
– обиженно парировал Ганин и, сунув потухшую зажигалку в карман, стал неуклюже спускаться обратно в комнату.
...- И что ты хочешь сказать, Ганин, что твоя принцесса за три месяца умудрилась выйти замуж? Кольцо-то на безымянном пальце!
– хмыкнул Расторгуев, наливая и себе, и Ганину кроваво-красной земляничной настойки.
– Не знаю, Паш, не знаю...
– тихо сказал Ганин.
– Только вот иногда... понимаешь... я... ну... как бы... ощущаю... кого-то...
– он замолчал и густо покраснел.
На этот раз Расторгуев уже не смеялся.
– Слушай, Ганин, у меня есть один знакомый, очень хороший знакомый моей жены...
– Я так и знал, что ты будешь намекать мне на психиатра!
– резко оборвал его Ганин.
– Зря я рассказал тебе это...
– и досадливо махнул рукой в воздухе. Ганин встал и принялся возбужденно ходить из одного конца комнаты в другой, не в силах успокоиться.
– Слушай, Ганин, хорош ходить, как маятник, в глазах рябит, - устало зевнув, наконец, сказал Расторгуев.
– Не бери в голову! Все гении страдали психическими расстройствами: Ван Гог съел свое ухо, например, а потом застрелился, Гоголь сжег продолжение 'Мертвых душ', а потом впал в летаргический сон, Ницше остаток жизни провел в психушке, блеял как козел и подписывал свои письма 'Распятый'... Считай, что я тебе подарил бесплатный комплимент!
– Расторгуев допил ещё один стакан настойки и развалился в вальяжной позе на стуле, закинув ногу на ногу, и опять закурил.
– Ты всегда был самым талантливым из всех нас - я это тебе всегда говорил -, но у тебя - ты уж прости меня великодушно - всегда было не все в порядке с головой... Ладно, Ганин, - смачно раздавливая недокуренную сигарету в пепельнице, подытожил Расторгуев, - мне уже точно пора. Почти одиннадцать... Я ещё успеваю на последнюю электричку.
Расторгуев, слегка покачиваясь, встал и принялся натягивать на себя летний плащ, попав в рукава только с третьего раза, а широкополая шляпа со слегка загнутыми вверх полями несколько раз выскальзывала у него из рук, как шаловливая кошка. Ганин стоял неподвижно у дверного проема, ведущего в сени, и с сожалением смотрел на собирающегося друга.
– А я-то надеялся, что ты все-таки останешься, даже раскладушку для тебя приготовил...
– как-то немножко по-детски всплеснул он руками.
– Не могу, Ганин, не могу...
– усмехнулся Расторгуев.
– Вот женишься когда-нибудь, поймешь, что это такое на своей собственной шкуре!
– и Расторгуев снисходительно похлопал Ганина по плечу, но в этот момент краем уха услышал что-то вроде сдавленного шипения...
– У тебя тут что, кошка завелась?
– А?... что?...
– Ганина от выпивки уже начало потихоньку клонить в сон.
– Да нет, кошек тут не держу... Давай хотя бы провожу тебя до станции!
...Шли молча. Каждый думал о своем. Расторгуев как наяву представил себе, как жена опять устроит ему скандал, почуяв, что от него пахнет спиртным и почему-то разгневанная жена у него в голове представала в виде той самой девицы с портрета - солнцеобразное лицо, пухлые губы, искаженные в гримасе, хищный оскал белоснежных зубов... Да, и ещё кроваво-красные блики в фиалковых глазах! Отношения с женой не ладились уже второй год. Расторгуев часто пил и редко ночевал дома, иногда по нескольку ночей подряд. Жена грозилась подать на развод и забрать детей, но каждый раз прощала его при условии, что это больше не повторится, а вот теперь опять... Расторгуев мрачно вздохнул и поглубже укутался в плащ - ночь была прохладной.