Врата миров. Дилогия
Шрифт:
Нашлись среди жрецов храма такие, кто сказал: пусть для народа парсов все останется по-прежнему, неделимо и нерушимо, однако для тех, кто посвящен в сокрытое, кто потерял веру, потому что слишком яростно проповедовал, должны быть иные пути. Пусть цари, как и прежде, собирают шестнадцать видов огня, пусть жрецы, как и прежде, обходят дома, пусть люди поют хвалу великим ахурам.
Но тем, кто испытывает голод даже при полных закромах, — тем нужно иное.
И высшие жрецы выковали формулу посвящения во внутренний круг. Они держали совет, но кто спустя века назовет имя мудрейшего?
Известно лишь, что по прошествии праздника Ноуруз, когда крестьяне вознесли жертвы, и весенняя томная влага окутала поля, Учитель впервые повелел запечатать себя в каменном мешке на дне лабиринта. Он провел там семь недель, питаясь скуднейшими припасами и ключевой водой, из одежды имея только овечью кошму и халат. В свое первое созерцание Учитель отправился еще зрячим. Когда прочие жрецы спустились за ним и разобрали кладку, Учитель парил в воздухе, не касаясь седалищем земли, а между ладонями его пробегали слабые молнии.
— Брат-огонь не оставил меня, — медленно выговорил не старый совсем человек.
Друзья повыше подняли факелы и ахнули — за семь недель длинные седые волосы главного жреца вернули себе у корней глубокий каштановый цвет. Хранитель огня помолодел на пять лет, хотя атмосфера подземелья совсем не располагала к оздоровлению. Тут было холодно и сыро, а вода, стекавшая по известковым стенам, пахла так резко, что в носу начиналось раздражение. Однако Учитель не только выбрался на свет помолодевшим и окрепшим, он еще и принес несколько новых идей.
— Пробыть в одиночестве семь или даже семнадцать недель — недостаточно, — подытожил верховный жрец, когда друзья и последователи собрались на вечернюю трапезу. — Звуки достигали моих ушей и отвлекали от созерцания. Я слышал, как пробираются капли воды в горной толще, как перетираются в песок глыбы, образуя каверны, как пробираются между корней дождевые черви. Спустя время я стал видеть стены своей клети, я стал видеть то, на что не обращал внимания раньше…
— Что же нам делать? — спросили остальные. — Что же нам делать для того, чтобы обрести истинное и окончательное знание, если сияющий Ормазд не дает нам ответов о счастье?
— Я полагаю, нам следует копать глубже, — вполне серьезно ответил старец. — Нам следует выкопать несколько слоев лабиринта, наложить магические печати на входы и спуститься туда, где нет ни звука, ни движения. Я полагаю также, что нам следует лишить себя зрения… Но не всем так следует поступить, и не сегодня, — успокоил испугавшихся товарищей Учитель. — А только тем, кто сам почувствует нужду…
С первых дней ученичества, когда ему доверили стоять позади младших жрецов и терпеливо ждать, когда потребуется подать полотенце для омовения рук, Рахмани догадывался, что легенды о первых великих жрецах-Учителях, добровольно лишившихся зрения и ушедших жить под землю, не лишены сказочной составляющей. И сам слепой Учитель, начиная занятия с подростками, никогда не упоминал о склепах, о волшебниках, прячущихся под скалой, о чудесных превращениях и необъяснимой удачливости детей Авесты, столетиями отстаивавшими храм. Вокруг могла гореть земля,
А когда в душе тринадцатилетнего Рахмани недоверие сменилось верой, все разрешилось легко и просто. Он сам отыскал вход в верхнюю галерею, который не могли найти другие мальчики. С колотящимся сердцем он спустился на первый ярус лабиринта, и… встретил там Учителя. Учитель шел издалека, с лампой в руке, уверенно обходя препятствия, и выглядел так же, как обычно, только на лбу у него появилось изображение глаза.
— Значит, все это правда? — только и смог выдавить юный Саади. Затем язык его словно онемел, но даже с закрытым ртом безусый Саади продолжал задавать вопросы.
— Неужели это правда, что вы летаете через океан и способны принимать облик бури? Это правда, что вы можете поймать вора во сне и пригвоздить его там же, чтобы он не проснулся? Это правда, что вы заранее умеете угадать, где ударит шестнадцатый огонь, и умеете переселить его в душу камня?.. Это правда, что вы научились взвешивать честь и любовь и сделали весы, на которых можно сравнить, сколько чести и любви осталось в человеке?.. Это правда, что вы пьете хаому, поклоняетесь Премудрому творцу, но сердца ваши полны иным восхищением?.. Это правда, что вы оживляли мертвых и…
— Тссс, тихо, — улыбнулся Учитель, хотя Рахмани молчал, и поманил за собой. Он привел Рахмани к развилке и остановился, словно выжидая. Спустя короткое время Учителю стало ясно, что мальчик не видит лестницы, ведущей ниже.
— Пусть будет так, — изрек Слепой старец и хлопнул в ладоши. Мигом зашипели фитили в масляных лампах, лабиринт погрузился во мрак. Наступила такая тишина, что спустя меру песка Рахмани уже смог расслышать, как далеко наверху проделывают себе ходы корни камнеломок.
— Ты останешься тут, — в темноте произнес Учитель. — Останешься, пока не поймешь, что тебе не нужны ни слух, ни зрение, чтобы говорить с нами. Если ты не одолеешь себя, ты снимешь жреческие знаки и вернешься в дом к отцу, почтенному Саади, да продлятся его дни…
Рахмани не знал, сколько прошло времени, прежде чем вокруг него что-то изменилось. Вероятно, Корона успела взойти дважды, а подземный холод почти отвоевал пятки и лодыжки у слабеющего тела, но юный жрец не отступил. Он приплясывал, закрыв глаза, растирал ноги и бока, иногда садился, чтобы тут же вскочить с ледяного пола пещеры.
Спустя много лет он так и не вспомнил, как этого добился. Стало светло и гораздо теплее. Вокруг неровно горели изящные бронзовые светильники, словно плавающие в полумраке. В освещенном круге, на мягком арамском ковре полулежали Слепые старцы. Кто-то беседовал, кто-то неторопливо потягивал кальян, кто-то дремал. Далеко не сразу Рахмани сообразил, что старики вовсе не вместе. Они находились далеко друг от друга, возможно, совсем не в этой пещере, и только частью сознания объединялись для беседы. Кроме того, выяснилось, что двое из них — вовсе не старики, им едва перевалило за пятьдесят. Однако, как и их товарищи, моложавые старцы обходились без зрения и не шевелили губами, ведя разговор…