Врата небесные
Шрифт:
От прогалины шла прямая, ровная, утрамбованная дорога, спрямленная выемками и отсыпками грунта. Погонщики нахлестывали быков, те тащили груженные стволами повозки; они двигались степенно и уверенно.
Прежде я уже видел колеса и повозки. Колеса я впервые заметил в степях Центральной Азии или в Карпатах: цельнодеревянный диск протыкали, чтобы вставить в середину ось вращения. Однажды мне даже повстречалась огромная телега, но это была всего лишь диковина, которой хватило наткнуться на три камня, чтобы развалиться.
Границей колеса оставалась земля. Так вот, в Стране Кротких вод люди изобретали не колесо, а дорогу. Выровненная, уплощенная поверхность делала возможным движение
Тогда я подумал, что всякое изобретение косвенно обнаруживает предшествующие. Наблюдая за тем, как функционируют повозки, я обнаружил их предка: деревянный кругляк, при помощи которого мы когда-то катили грузы. Некогда мы в моей озерной деревне таким способом перемещали тяжелые камни. По сути, колесо – это кругляк, в который воткнули ось…
24
Именно дорога делает колесо, а не наоборот. Многие цивилизации представляли себе колесо, но некоторые ограничились тем, что сделали из него игрушку, так никогда и не додумавшись соорудить двуколку или телегу. Так, майя, тольтеки и сапотеки Южной Америки наверняка не пришли к его использованию потому, что у них не было тягловых животных: лошадей или волов. А в Северной Африке функцию колеса, приняв его, свели к перевозке товаров: начиная со II века ему стали предпочитать верблюда, который не нуждается в дорогах и перемещается по любому грунту, даже самому неровному; его содержание стоит гораздо дешевле, чем постоянно ломающиеся во время поворотов или натыкающиеся на препятствия повозки; а главное, он способен выдерживать сильную жару, потребляя меньше воды, чем лошади или волы.
– Моя госпожа, царица Кубаба, так искусно смешивает эфирные масла! Ее резиденцию называют «Дворцом ароматов», потому что стены каждого помещения сложены из душистой древесины: смолистого кедра, который согревает, сосны, которая освежает, кипариса, который возвращает солнце, березы, которая отпугивает комаров, или терпкого и приторного можжевельника… Коридоры пропитаны древесными соками, внутренние дворы источают ладан. Проходя через это жилище и вдыхая исходящие от балок, панелей и потолков испарения, ты совершаешь два путешествия: одно из покоя в покой, а другое – на крыльях своей памяти.
Усевшись, мы наблюдали за орудующими среди хвойного леса дровосеками. Они набрасывались на кедр с топорами и ритмично колотили по нему. Едва дерево начинало крениться, они разделялись: одна группа продолжала рубить, другая толкала ствол от себя. Когда треск возвещал скорое падение, они, чтобы очистить площадку, во весь голос вопили: «Падает!» Дерево валилось, люди испускали победные крики, поздравляли друг друга, трясли своими флягами, делали добрый глоток пива, а затем, после соблюдения этой традиционной паузы, бесцеремонно карабкались на поверженного монстра и распиливали его. На обрубку ветвей у них уходило больше времени, чем на распил ствола. Проворные и организованные подростки брались за остатки, перетаскивали их к дороге, сваливали в кучу и сжигали, а женщины и дети в это время подбирали самую мелочь: щепки, которыми можно подпитать огонь, и шишки, которые пойдут на корм домашним животным.
Притупляет ли рутина страх опасности? Судя по тому, что произошло, надо думать, что да. В тот момент, когда лесорубы вновь выкрикнули: «Падает!», по опушке, волоча ветку размером с него самого, пробежал ребенок. Какой-то мужчина взревел:
– Маэль!
Дерево
– Маэль!
Слишком поздно. Тонны древесины и тысячи иголок рухнули на землю и погребли под собой малыша.
Мы бросились в гущу еще содрогавшихся от падения веток.
– Маэль! – повторял несчастный отец. – Маэль!
Остальные тоже принялись окликать мальчика.
– Здесь!
Волшебник ткнул пальцем куда-то в гущу ветвей.
Лесоруб исчез в них и осторожно вытащил сына. В его объятиях шестилетний мальчонка пришел в себя. Все с облегчением выдохнули.
– Он невредим, просто сильно перепугался! – воскликнул Гавейн.
– Сейчас я не стану тебя ругать, но уж завтра ты у меня дождешься, – проворчал отец.
Я подошел к мальчику.
– Тебя ударило по голове?
Тот кивнул.
– Тебе больно?
Ребенок пристально посмотрел на меня, задумался и побледнел. По его щекам потекли слезы. Оглушенный, он только теперь начал осознавать свое страдание. Уязвленный отец бросил на меня пренебрежительный взгляд.
– Почему ты об этом спрашиваешь? Сначала все было в порядке.
– Он испытал шок.
– Он дышит! Глаза у него открыты!
– Это ничего не значит. В дальнейшем боль может усилиться.
Отец с ужасом уставился на меня, как если бы я желал его сыну чего-то дурного. И злобно обратился к остальным:
– Это еще кто?
Бравый здоровяк был так взволнован, что не желал признавать серьезности случившегося и обратил свое смятение в гнев против меня. Я чувствовал, что он вот-вот полезет в драку. Но тут вмешался Гавейн:
– Нарам-Син – целитель. Самый великий из всех, кого я знаю. Он пользует царицу Кубабу.
Самоуверенность Волшебника и популярность царицы Кубабы незамедлительно вызвали у присутствующих почтение. Я не стал опровергать слов Гавейна и осторожно заговорил с лесорубом:
– Ты беспокоишься о сыне, ты хочешь, чтобы он оправился. Я тоже. Если позволишь, я позабочусь о нем, пока он не сможет опять резвиться.
Потрясенный горем плачущего у него на груди ребенка дровосек что-то растерянно пробормотал. Вмешался старшина лесорубов:
– Саул и Маэль воспользуются твоей помощью. Ты ведь не против, Саул?
Поколебавшись, отец угрюмо согласился. Мы вошли в шатер из звериных шкур, который он передвигал с вырубки на вырубку по мере валки леса. Жил он вдвоем с сыном, потому что жена умерла в родах. После ее смерти он не донимал мальчонку придирками, как порой поступают другие вдовцы, а перенес на него всю свою способность любить – я понял это, увидев сундук, набитый игрушками: вырезанными из дерева зверюшками, кубарями, шарами и тележками.
– Маэль, – шептал он, поглаживая кудрявую головку лежащего на волчьей шкуре сына.
Как я и опасался, состояние мальчика ухудшалось. Его много раз вырвало, он жаловался на головную боль. Несмотря на то, что я сделал ему холодный компресс, беднягу сжигал внутренний жар. Упрямый отец отчаянно бодрился:
– Он просто крепко перепугался, вот и все… Хорошая еда, хороший сон, хороший отдых. А, Маэль? Завтра он снова разрумянится.
Я притворно поддакивал.
«Три дня, никогда не жди больше трех дней». Правило Тибора не выходило у меня из головы. «Если промедлишь больше трех дней, вмешиваться бесполезно». Что мне следовало предпринять? «Позволь телу восстановиться, ведь оно для этого приспособлено, но жди не дольше трех дней!» О Тибор, наставник мой, почему нынче вечером тебя нет со мной рядом? Почему ты далеко и я не могу с тобой посоветоваться? Волшебник наблюдал за мной, догадываясь, что я скрываю свои мысли.