Врата Птолемея
Шрифт:
— Хм… — Волшебник откинулся на спинку кресла и заложил руки за голову. — Проверьте, сколько всего было подобных случаев. Придётся отозвать демонов из Кента.
Он подался вперёд, положил локти на стол и вполголоса произнёс заклинание. Госпожа Пайпер встала и подошла к шкафу, стоящему на краю большого пентакля. Открыв верхний ящик, она достала пухлую матерчатую папку. Потом вернулась на своё место, сняла резинку, которой была стянута папка, и принялась быстро листать находящиеся внутри документы. Заклинание завершилось, потянуло жасмином и шиповником. В крайнем правом пентакле появилась громоздкая фигура — великан с белокурыми, хитро заплетенными
Великан отвесил низкий, изысканный поклон.
— Хозяин, приветствую тебя кровью твоих врагов, их криками и жалобами! Победа за нами!
Мэндрейк вскинул бровь.
— Итак, вы прогнали их прочь.
Циклоп кивнул.
— Они бежали, точно мыши перед львом. Иногда даже буквально.
— Ну да. Этого и следовало ожидать. Но удалось ли вам взять в плен хоть кого-то?
— Мы перебили многих. Слышали бы вы, как они визжали! Земля содрогалась от топота копыт обращенных в бегство.
— Ага. Значит, в плен взять никого не удалось. А между тем именно это я приказывал тебе и другим.
Мэндрейк постучал пальцами по столу.
— Не пройдет и нескольких дней, как они нападут снова. Кто их прислал? Прага? Париж? Америка? Без пленных мы этого никогда не узнаем. Мы ничего не добились!
Циклоп энергично поклонился.
— Я своё дело сделал. Я доволен тем, что исполнил твои желания.
Он помолчал.
— Похоже, ты задумался, о хозяин?
Волшебник кивнул.
— Я как раз решаю, Аскобол, что лучше избрать для тебя: Иглы или Нежеланные Объятия. Быть может, ты сам выберешь?
— Не будешь же ты столь жесток! — воскликнул циклоп, извиваясь всем телом и теребя свою косицу. — Это Бартимеус во всём виноват, а не я! Он снова ничего путного не сделал. Его вывели из строя с первого же удара. Это из-за него я упустил врагов: он громко умолял меня помочь ему выбраться из-под груды булыжников. Он никчемней головастика, да ещё и подл вдобавок — твои Иглы причитаются ему, а не мне!
— А где Бартимеус теперь?
Циклоп надулся.
— Я того не ведаю. Возможно, он успел издохнуть от изнеможения. В погоне он не участвовал.
Волшебник тяжело вздохнул.
— Убирайся прочь, Аскобол!
И взмахнул рукой. Великан разразился трубными благодарственными воплями, которые внезапно оборвались: он исчез в столбе пламени. Мэндрейк обернулся к своей помощнице.
— Ну, Пайпер, нашли что-нибудь интересное?
Девушка кивнула.
— Вот список несанкционированных появлений демонов за последние полгода. Сорок два — нет, теперь уже сорок три, считая вчерашнее. Что касается вида демонов, тут никакой системы не прослеживается: нам приходилось иметь дело с афритами, джиннами, бесами и мелюзгой. Но что касается простолюдинов…
Она заглянула в раскрытую папку.
— Большинство из них дети, притом дети довольно маленькие. В тридцати случаях свидетели были моложе восемнадцати лет. Сколько это будет?.. Семьдесят процентов или около того. И из этих тридцати более половины были моложе двенадцати.
Она подняла глаза.
— Это врожденное. Способность видеть.
— И кто знает, какие ещё способности… Мэндрейк развернул своё кресло и уставился в окно, на серые голые ветви деревьев на площади. Между деревьев по-прежнему струился туман, скрывая из виду землю.
— Ладно, — сказал он, — пока достаточно. Уже почти девять, мне нужно заняться кое-чем наедине. Спасибо за помощь, Пайпер. Увидимся в министерстве ближе к полудню.
После того как помощница вышла, волшебник в течение нескольких секунд сидел неподвижно, бесцельно постукивая пальцами. Наконец он наклонился и выдвинул боковой ящик стола. Достал оттуда небольшой тряпичный сверток, положил его перед собой. И, развернув материю, уставился на бронзовый диск, отполированный за многие годы.
Волшебник вглядывался в гадательное зеркало, пока оно не ожило. Наконец внутри что-то зашевелилось.
— Приведи Бартимеуса, — приказал он.
Бартимеус
На рассвете в городок вернулись первые люди. Робко, нерешительно, пробираясь по улицам на ощупь, точно слепые, они принялись изучать ущерб, нанесенный их домам, лавкам и садикам. Вместе с ними вернулись и несколько представителей ночной полиции. Они демонстративно размахивали жезлами Инферно и прочим оружием, хотя угроза давно уже миновала.
Я лично был не склонен шевелиться. Я наложил Сокрытие на кусок трубы, у которого сидел, и сделался недоступен для глаз смертных. И злобно смотрел, как они ходят мимо.
Я отдыхал несколько часов, но это мне почти не помогло. Да и как бы это могло помочь? Два года — целых два года! — мне не дозволяли покидать эту треклятую Землю, два года миновало с тех пор, как я в последний раз имел возможность отдохнуть от безмозглой толпы, гордо именующей себя «человечеством». Для того чтобы прийти в себя после такого, мало отдохнуть в саду у обломка трубы. Мне было необходимо вернуться домой.
Я знал, что, если не вернусь, я скоро умру.
Нет, в принципе, духу ничто не мешает пребывать на Земле сколь угодно долго. И многие из нас в своё время пережили весьма длительное пребывание здесь — в основном по милости жестоких хозяев, которым взбрело в голову заточить нас в некоем сосуде, ларце сандалового дерева или ещё каком-нибудь неподходящем вместилище [13] . Но хотя это и ужасное наказание, у него все же есть одно преимущество: ты находишься в покое и полной безопасности. Тебя не заставляют ничего делать, так что твоей слабеющей сущности ничто не угрожает. Самое страшное, что тебе грозит, — это немыслимая скука, которая может довести до безумия [14] .
13
Если уж мага довели до того, что он произнёс заклятие Вечного Заточения, он обычно запихивает духа в первый же предмет, который попадётся ему под руку. Вот я как-то раз чересчур остроумно поддразнивал своего хозяина за вечерним чаем, и что же? Не успел я опомниться, как оказался заточен в полупустой банке с клубничным вареньем. Возможно, так бы я и просидел там до скончания веков, если бы ученик волшебника по ошибке не открыл эту банку в тот же день за ужином. Но я ещё несколько столетий выковыривал из своей сущности все эти мерзкие липкие зернышки.
14
Вот взять, к примеру, африта Гонория. Он сбрендил после того, как провел около столетия заточенным в скелет. Довольно жалкое было зрелище — хотелось бы думать, что я, со своей яркой личностью, на его месте продержался бы подольше.