Врата рая
Шрифт:
Пока Джухач взвешивал, я начал действовать. Во внезапно нахлынувшем приступе безумия, я решил послать ко всем чертям дипломатию.
— Вы можете не рассчитывать и на меня, — заявил я. — Я не считаю, что вы владелец этого мира, и если вы думаете так, то вы тешитесь опасной фантазией. Это не для вас — даже не для вашей Святой Троицы — определять что есть большее добро для всего человечества. Искать, что же убило ваших людей внизу — одно дело, а подчиняться вашим приказам — другое.
Я взглянул на Ангелину, которая одарила меня кивком головы и сухой улыбкой. Джухач тоже поглядел на нее, приглашая высказать
— Советы тоже ваша власть? — с мертвенной улыбкой обратился он ко мне.
— Не совсем, — ответил я.
— Нет, — сказал он, голосом выразительно подтверждающим неприятность истины. — Ваша власть — Космическое Агентство, представляемое господином Хармаллом, который кажется — если только я правильно его раскусил — связан с некоторым безымянным союзом западных наций, но автономен до определенной степени.
— То что они именуют свободной, — вставил Везенков с необыкновенным для него отсутствием краткости, — является всего лишь незнанием, кто отдает дьявольские приказы.
Это можно было рассматривать как своеобразный остроумный комментарий, в других обстоятельствах.
— Я работаю на Агентство, — сказал я. — Так же, как и Зено. Технически, думаю, вы тоже.
Полагаю, это тоже не было самым умным из сказанного. Это был путь, объясняющий собственное положение визави Хармалла, которое гарантировало наиболее сильное сопротивление.
— Мир, из которого пришла «Ариадна», — сказал Джухач, — не ваш мир. Вашему миру мы ничем не обязаны.
Каждый за себя, это не было удовлетворительной стряпней, ни с чьей точки зрения.
Когда мы остались одни, я сказал Везенкову:
— Вы, конечно, один запутали все, не так ли?
Он глядел на меня с удивлением, возможно обидой, какое-то мгновение-другое. Затем усмехнулся, решив принять это за шутку. Похлопал меня по плечу и сказал:
— Должен найти ответ. Чертовски быстрое время. Звезды выстрелят раньше…
Затем он снова рассмеялся и стал перебрасывать себя вниз по коридору, подтягиваясь на руках по бегущей перекладине.
Когда я вернулся к своей кабинке, возле нее кто-то стоял. Очевидно, это вовсе не препятствие для меня, что они начали формировать очередь.
Он выглядел моложе меня — может быть двадцать два или двадцать три года. Он был маленьким и жилистым, с той разновидностью охотничьего выражения, которое очень хорошо подходило к интеллектуальному климату на борту корабля.
— Доктор Каретта? — с сомнением произнес он. — Я — Симон Нортон.
Я пожал его протянутую руку. Он затрясся вместе с рукопожатием… не часто пользовался нулевой гравитацией.
— Я слышал. что вы из Англии, — сказал он. Это прозвучало не очень уверенно.
— Я родился там, — сказал я ему. — Прошу прощение за банальное сравнение, но я прошел длинный путь от итальянского мороженщика. Но пока не видел темных сатанинских мельниц.
Он неуклюже двинулся и рассмеялся.
— Я родился в Нотингеме, — сказал он. — Кажется, еще только вчера
Я шире открыл дверь и пригласил его внутрь. Он неловко продвинулся мимо кровати, о которую оперся рукой.
— Неплохо бы выпить, — сказал я, — но как вы видите я живу в спартанских условиях.
— А все мы? — воспротивился он слабо.
Мне пришло в голову, что когда он говорил о своей милой старой Англии, то был более литературен, чем я предполагал. В отличии от Катрин д'Орсей, которая по расписанию дежурила, этот свеже выглядевший юноша должно быть спал в течение всех трехсот пятидесяти лет. Его последним воспоминанием должно быть было путешествие в челноке с Земли.
— А какой была Англия? — спросил я, завязывая разговор. И опустился в голове кровати, застегнув ремень безопасности вокруг лодыжек.
— В основном на опасном пути, — сказал он. — Кроме Оксфорда… и предположительно Кембриджа тоже. Два столетия они шли постоянно замедляя движение.
— Что вы изучали? — спросил я.
— Генетику.
Мои брови подскочили вверх.
— Вот что мне удивительно, — признался я. — Где же легионы глубоко замороженных ученых, сгорающих от нетерпения вкусить плоды столетнего материального прогресса? Вы — это вся делегация?
— Я не думал быть здесь, — признался он.
— О, — сказал я. — А почему?
— Приказ.
— Почему?
— Полагаю, думали, что вы будете слишком заняты. Они не желают, чтобы мы отнимали ваше время. Но…
— Но? — подсказал я.
Он наклонил голову, скрывая грубую ухмылку.
— Я хочу знать ответ на основную загадку. Полагаю, мне следовало быть математиком… тогда я бы только спросил, разрешена ли последняя теорема Ферма.
Я не имел понятия, решили ли теорему Ферма… или, что то же самое, что за дьявольщина это была. Наиболее неприятным было то, что я понятия не имел, в чем же заключалась основная загадка. Я сказал ему об этом, и он какое-то мгновение выглядел совершенно пораженным. Затем его лицо прояснилось.
— О, — сказал он, — конечно. Однажды вы расщелкали проблему, и она не является загадкой. Вы забыли как она называлась.
— Ну? — сказал я, когда он снова заколебался.
— Для вас, — сказал он, — это казалось проблемой. Она стояла долгое, долгое время… более, чем столетие. Думаю, нам следовало получить ответ, но фактически, все растянулось на два или три поколения из-за отвлечения биотехников. Коммерциализация выжимала и без того скудные ресурсы, и теория пользовалась низкой репутацией повсюду — существовал модный аргумент о конце теории… потому что мы считали, что уже убедились в большинстве того, в чем можно было убедиться с помощью человеческих чувств.
— Я знаю это, — сухо сказал я.
— Дело в том, — продолжал он, — что у нас не было настоящей связи между биохимической генетикой и анатомией. Насколько мы знали… и знанию было более ста лет — гены в ядре были точной копией протеинов: химическая фабрика. Мы знали, что изменения в генном наборе поражало грубые структуры, но не знали как. В шестидесятых годах двадцатого столетия казалось, что, связывая между собой микро- и макрогенетику, можно попасть в точку, но мы так и не получили этой точки. Брешь в эволюционной теории была очень серьезной, но как я говорил, наиболее горячей была другая теорема.