Вредитель Витька Черенок
Шрифт:
Эдик цокнул молотком по донышку, и оно, словно отрезанное, отвалилось.
В бутылке лежал пожелтевший листок бумаги. На нем было что-то написано. Чернила от времени поблекли, но разобрать буквы можно было без труда.
Вот что они прочитали на листке, хранившемся в бутылке.
«2 мая 1939 г. — Торжественная клятва.
Мы, Константин Коробко и Василий Белов, принимаем на всю жизнь клятву:
1. Презирать трусость.
2. Не обижать маленьких, слабых и девчонок.
3. Ненавидеть вранье и зазнайство.
4. Любить Родину и людей, как любил наш друг
Это письмо откопаем, когда нашей стране — СССР — будет полвека. Нам исполнится по 42.
Мы верим, что нам не стыдно будет снова прочитать эту клятву.
В чем и расписываемся своей кровью».
Тут же, внизу листка, чуть заметно проступали и сами подписи, выведенные кровью.
В первые минуты ребята как-то и сказать ничего не могли. Лицо у Эдика стало серьезным. Он вновь, строка за строкой, перечитал клятву.
А Костю больше заинтересовали подписи.
— Вот это да! — с уважением сказал он. — Кровью расписались!
— Теперь понятно, — произнес Эдик, — что искал дядька. Он же — Василий Белов, один из тех двоих… Только почему не было второго?
— Второй прийти не мог, — печально сказала Данка.
— Почему?
— Это сын нашей хозяйки, Марьи Антоновны Коробко. Она рассказывала, что ее мужа и сына убили на войне.
Костя снова вгляделся в чуть видимую подпись, выведенную когда-то кровью мальчика. «Константин Коробко». Костя. Тезка… Когда война началась, ему, выходит, всего шестнадцать было…»
— А кто такой Андрей Репин? — спросил Эдик. — Они тут пишут о нем… Это же улица так называется. Помнишь, Костя, ты еще с художником Репиным перепутал?
— Неужели в его честь названа? — удивился Костя. — Но он же пацан тогда был, раз они его своим другом считали.
— Да, лет тринадцать-четырнадцать. Наверно, это однофамилец. Какой-нибудь летчик или танкист.
— А я не согласна, — Данка взяла листок. — Смотрите, что о нем говорится: «Любить Родину и людей, как наш друг Андрюша Репин». Так о человеке пишут, когда он совершит что-то героическое…
— Мальчишка-то!
— Чему ты, Костя, удивляешься? А сколько в войну было пионеров-героев! Или возьми Гайдара. Ему еще пятнадцати не исполнилось, когда командовал ротой. А в семнадцать был командиром полка.
Костя слышал об этом впервые. Кому-то другому он бы не поверил. А Данке поверил — она привирать не станет.
— Так то — Гайдар! — Костя развел руками.
— Знаете, — сказала Данка, — пойдемте на ту улицу и кого-нибудь спросим, чьим названа она именем.
И верно! Чего спорить да гадать. И вообще интересно, кто такой этот Андрей Репин, чем знаменит он…
Улицу Андрея Репина искать долго не пришлось — она была в нескольких минутах ходьбы. Эта улица мало чем отличалась от других. Такая же тихая и зеленая, с синими и желтыми дачами, с неширокой мощеной частью проезжей дороги.
Кого же спросить?.. Вон женщина идет, красный зонтик над головой держит, чтоб солнце не пекло. Но женщина о названии улицы ничего не знала.
— Надо, по всей вероятности, у местных жителей спрашивать, — сказала она. — Я приезжая.
Вскоре они увидели высоченного, в синей рубахе старика с такой же густой бородой, как у Фиделя Кастро. Только была она у него не сплошь черная, а
— Здравствуйте, дедушка! — задрав голову, сказала Данка.
И Эдик с Костей задрали головы. Вот так старик! Настоящий Гулливер!
Бородатый Гулливер опустил ножовку, которой собирался отпиливать доску, и с улыбкой посмотрел на них сверху.
— Здорово, пионерия! Что скажете?
— Мы, дедушка, не сказать, а спросить хотим, — проговорила Данка.
— Небось интересуетесь, сколько росту во мне? — подмигнул старик. — Два метра да два вершка. Слышали про вершок?.. Четыре сантиметра, да еще с хвостиком. Вот и смекайте — сколько выходит?
— Двести восемь сантиметров, — сосчитал Костя и улыбнулся. — С хвостиком.
— Верно. Как раз с Петра Великого. Теперь-то, понятное дело, не тот рост. Теперь книзу пошел. Годы… — Старик сокрушенно покачал головой. — Никуда от них не схоронишься.
Вот какой разговорчивый оказался старик! Еще ни о чем и не спросили, а уж столько наговорил! «Он-то знает про улицу», — подумал Эдик.
— Дедушка, а вы давно здесь живете?
Старик прищурил ястребиный глаз.
— А вот смекай — в тридцать пятом построился. Сколько выходит? Тридцать лет, да еще и с хвостиком… Бегут годы. Ровно бы недавно и строился…
— Дедушка, — продолжал Эдик, — а раньше эта улица как называлась?
— Раньше Сосновой звалась. Видите, сосна кругом. А по-новому-то улицей Андрея Репина, с тридцать девятого года назвали…
— А кто это — Андрей Репин? — не утерпев, спросил Эдик, хотя было ясно, что старик и без его вопроса не упустил бы случая рассказать, как это вышло, что улице вдруг дали новое название.
— Тут, ребятишки, такая история, что без перекура, как говорится, и не перескажешь… Если интересуетесь, идемте в тенек.
Под высокой сосной стоял врытый в землю стол с двумя скамейками по сторонам. Старик снял кепку и пригладил большой рукой волосы.
— Садитесь… Это вам даже очень полагается знать. А то ходят, живут здесь люди, детишек тыща понародилась, а спроси, отчего улица так зовется, многие и не знают… Так вот с чего история эта начинается. Жили, вон там по соседству, через три дома от меня, Репины. Сейчас-то уж никого их нет. После войны на Урал подались… А тогда большая была семья, одних детей четверо. Ну, и Андрейка — промеж них. Я, сказать по правде, не больно и помню-то его. Мальчонка как мальчонка. Белобрысый да худенький — сколько их тут всегда бегало! Это меня-то они все знали, потому как знаменитый рост имел. Подойдут, рты разинут: «Дядя Сень, а Москву видно?» Потеха! Или змея запускают — далеко уйдет, сразу и не разглядишь. Увидят меня и хвастают: «Дядь Сень, не достанешь!..» Да-а, — улыбаясь воспоминаниям, протянул дедушка Семен. — Мальчишки. Вот и Андрейка, значит, с ними. Это уж я потом узнал, что был он среди них не то чтобы какой-то особенный, не как все, а все-таки чем-то выделялся. Насчет баловства был строг. Этого за ним не водилось. Другие там по садам шастают, окурыши собирают да по закуткам сосут. Андрейка — никогда. И кто послабей его — не обижал… Вот, поди, и все его отличие. А во всем другом — мальчишка как мальчишка.