Времена года
Шрифт:
– Во всю-то жизнь, сама свою долю держи крепко, как пойманную в сети рыбёху.
С того дня Глаша всерьез взялась за хозяйство. Спозаранку ходила за немногочисленной скотиной – все-то и богатство их с батькой: старая корова, да пяток курей. Как-то у сердобольной соседки разжилась пшеничкой, за сапетку яиц снесла на мельницу в соседний хутор. Дома затеяла пироги с ботвой.
Отец, осунувшийся, со впалыми щеками да почерневшими глазами, наблюдал за хлопочущей у печи дочкой. Потом слез, окатил себя водой из кадки.
– Ишь, доча, осиротели мы нонче.
– Энто ничё, батяня, я ужо не малая. Вишь, как управляюся!
Евсей спешно вытер покрасневшие глаза. Засопел и долго смотрел на Глашу, словно впервые увидел. Вздохнул, прижал её к широкой груди:
– Родуня 32 ж ты моя.
С того дня снёс Евсей в низы 33 бутыли с чихирем, и больше Глаша не видела его пьяным.
32
Радуня – родненькая, родная (ласковое обращение)
33
Низы – нижнее помещение в курене. Использовалось как хранилище
Она в очередной раз замахнулась, нагнулась, опустила молотилку и получила сильный пинок под зад.
– Спаси Христос! – выронила цеп и стала заваливаться вперед. Крепкие руки больно подхватили под живот и кинули через узкий проход на сено. Глаша перевернулась на спину и увидела перед собой свёкра.
– Батяня, вы шо?! – кровь застучала в висках.
– «Шо, шо», – передразнил Демид, сдернул кушак и стянул порты: – Раздвигай ляжки, Глашка!
– Не губите! – она попыталась отползти назад.
– Мовчи, дура! – Демид скомканным кушаком наспех заткнул Глаше рот. Она замычала. Замотала головой. Свёкор наклонился, схватил обе Глашины юбки и задрал ей на голову. В глазах померкло. Горло сжало удавкой. Демид обозом навалился сверху, больно придавив к земле.
Внезапно тяжесть ушла. Глаша боялась пошевелиться. Она вслушивалась в громкое сопение и обмирала от страха.
– Ну, буде с табя на сегодня, – Демид резко сдернул юбки с головы Глаши и взялся рукой за кушак: – Сболтнешь кому, башку сверну, как куре.
Он оправил порты, подвязался кушаком и вышел вон.
Глаша не помнила, сколько времени прошло, прежде чем она встала. В узкие продухи 34 заглянуло солнце. Внезапно стало зябко. Затрясло. Вдруг руки коснулось что-то теплое и мягкое. Глаша привстала:
– Тю…ня, – погладила кутёнка. Внутри заскребло. К глазам подступили слезы.
– Гла-а-аша! – издалека раздался голос Игната.
Она медленно поднялась, отряхнула юбки и, едва переставляя ноги, вышла во двор. Не глядя по сторонам, шла к куреню, прислушиваясь к голосам.
34
Продухи –
У крыльца стоял свёкор:
– Ленивую ты за себя бабу взял: Глашка-то твоя полдня на сеновале нежилася! – раскатисто гаркнул он и ощерился.
Глаша вздрогнула, остановилась. Машинально провела рукой по голове – пальцы кольнуло, к ногам посыпались соломинки. Игнат смотрел исподлобья:
– Ступай: маманя кликала.
***
Днём октябрьское солнце жарило, но чудился в этом обман. Ночи холодили. Поутру по степи тянулся сырой туман, пряча русло Дона под сизой мглою.
На именины у Демида гулял весь хутор. Хотя Пелагея к осени поднялась, Глаша по-прежнему суетилась у печи одна – подносила блюда с блинами-пирогами, подливала чихирю, подавала студень и уху. Сама на еду смотреть не могла: третью неделю от съестных запахов воротило.
Демид восседал во главе длинного стола. Покручивал усы. Тянул ручищу с чаркой к каждому гостю по очереди. В ответ на хвалебные речи изрекал скупое:
– Добре, добре.
Евсей раздухарился, нахваливая дочь, и все порывался усадить её рядом с собой:
– Ить, какая спорая девка досталася табе, Игнашка! Доня, донюшка, 35 подь сюды!
Игнат сидел рядом с отцом, потупившись. Молча раздирал руками вареную курятину. Глаша покосилась на Пелагею. Та зыркала тяжело, недобро:
35
Доня – доченька (уменьшительно-ласкательное)
– Неси поросёнка, да капусты подбавь!
Глаша посмотрела на мужа.
«Неужто прознал?»
– Да сядь ты! Хлопочешь, как заполошная кура! – возмутился Евсей.
Глаше сильнее всего хотелось куда-нибудь сбежать:
– Щас, батяня, самогону принесу, – она взяла штоф и пошла в низы.
Когда вернулась, Демид осоловелым взглядом обводил гостей.
– Цы-ы-ыц! – его голос заглушил чавканье, хохот, перебранку сидящих за столом. Все замолчали.
– Сядь! – велел Демид Глаше. Взял из её рук штоф и наполнил до краев стопку: – Пей!
Глаша опустилась на краешек лавки. Пригубила. Откусила пирог:
«Шо так творог горчит, аж замутило?» Сердце чуяло недоброе. Неотрывно глядела она на суровое лицо свёкра. Евсей слюняво лыбился и поглаживал Глашу по локтю. Демид осклабился:
– Чем Демидка не турецкий султан? А?! Двух жинок имаю, когда хочу и как захочу!
Глаша встала. Тотчас в ноги ударила тяжесть.
– Ну?! – не унимался свёкор: – Глашка, раздвигай ляжки! – Он грубо шлепнул её по заду. – Помнишь, небось, как намедни было?!
Вмиг в курене стало тихо. Слышно только, как билась в оконное стекло муха. Глаша вцепилась в край стола. Игнат дернулся. Медленно положил на блюдо обглоданную куриную кость:
– Шо ты брешешь, батяня?!
Демид ощерил рот:
– А шо? Я казак – не чета табе! Жинка твоя знает, – он усмехнулся, пьяно зыркнув на Глашу.
Она помертвела. Взглянула на отца. Тот побледнел и сгорбился. Гости зашушукались. Пелагея смахнула со стола миску на пол. Гости замолкли. В нависшей тишине свекровь зашипела: