Vremena goda

Борисова Анна

По инерции еще некоторое время думал про полковника, Сталина и прочую ерунду, потом спохватился: Господи, о чем это я.

Вдруг почувствовал сильную усталость, будто карабкался на гору – был вынужден опуститься на скамейку у балюстрады, на краю обрыва.

Думал: возраст определяется не годами, а внутренним ощущением – поднимаешься ты к перевалу или уже преодолел его и спускаешься в долину. Ощущение подъема держится до тех пор, пока у человека больше сил, чем требуется, чтоб просто плыть по течению жизни. Избыток внутренней силы тратишь на движение вверх. Но наступает момент, после которого жизнь берет у тебя больше энергии,

чем ты можешь потратить, и тогда начинается скольжение вниз. Это, собственно, и есть старость. Как во всяком плавном спуске, тут есть своя приятность.

Он смотрел на долину Сены: зеленое пространство с желтыми прямоугольниками рапсовых полей, парчовый пояс сверкающей на солнце реки, высокий небосвод. Какое спокойное, мирное, возвышающее зрелище. Самый сильный аргумент в пользу существования Бога (если бы в этом вопросе аргументы имели смысл) – это вид пресловутого звездного неба, или заката над морем, или такой вот долины. Божественность мира воспринимается не через логику, а физиологически. Не через голову, а через поры кожи.

И стоило ему об этом подумать, как рисунок предстоящего разговора сложился сам собой.

Слова, конечно, важны, но еще важнее атмосфера и антураж. Где состоится беседа не менее важно, нежели конкретное ее содержание. Нужно отвести Жабу в палату к Мадам. Это передаст главный мессидж лучше, чем любые объяснения, и можно будет обойтись без пафоса.

– Где ты пропадал? Я видела машину на стоянке. Что они тебе сказали? Я так волнуюсь! Почему ты не зашел за мной?

Она накинулась на него с тысячью вопросов, а он сказал лишь:

– Пойдем. Поговорим в другом месте.

– Почему не дома? Не пугай меня!

– Пойдем, этот разговор требует особенных декораций.

Он улыбнулся, глядя в сторону. Лучший способ отвлечь и успокоить женщину – разжечь в ней любопытство.

– Каких еще декораций? Куда «пойдем»? Что ты задумал?

Видя, что он улыбается, Жаба немного успокоилась. Она любила, когда ее интриговали.

– Ну хорошо, сейчас.

Поправила перед зеркалом прическу, накинула одну шаль, потом передумала – взяла другую. Клим смотрел и любовался: женщина, настоящая женщина.

До палаты Мадам они шли молча: он впереди, она сзади.

Внутри по счастью никого не было – кроме недвижной фигуры на кровати.

Жаба поежилась, покосившись на обтянутый кожей череп, и поскорей отвернулась.

– Ужас какой. Зачем ты меня сюда привел? Вечные твои фокусы! Что показало обследование?

Он заговорил тихим, задумчивым тоном, каким всегда делился с нею самыми сокровенными мыслями. Знал, что жена сразу умолкнет и станет внимательно слушать.

– Посмотри на этот саркофаг. История цивилизации – всё большее и большее отдаление от Природы, противопоставление ей. Особенно это заметно в главном вопросе бытия – вопросе о ценности жизни. Природа всеми своими повадками и законами ежеминутно внушает нам, что жизнь никакой ценности не имеет, а смерть – ерунда, повседневное незначительное событие. Всё живое вокруг беспрестанно погибает, и нарождается новая жизнь, и тоже исчезает, бессмысленно и бесследно. А наша цивилизация безмерно раздувает значение человеческой жизни, которая объявляется сверхценностью. Даже если от жизни остается крошечная искорка, в цивилизованных странах ее берегут, не дают угаснуть. Хотя надо

ли так уж лелеять огонек биологического существования, когда личность уже мертва, это вопрос весьма и весьма спорный…

Жанна очень любила, когда Клим пускался в монологи на отвлеченные темы. Внимать, как рассуждает вслух умный мужчина – одно из самых приятных занятий на свете. Но сейчас он ее явно забалтывал, подводил к чему-то. Нужно немного подождать. Ему так привычнее, легче: вступление, завязка, кульминация, развязка. Не нужно его сбивать, сейчас он сам всё расскажет.

Господи, что же там все-таки обнаружилось? Неужели рак? Но в его возрасте это не самое страшное. После восьмидесяти онкологические процессы развиваются медленно, люди живут годами.

Клим говорил об истинном милосердии, смысл которого сегодня искажен и даже утрачен – иначе медицина не стала бы столько лет глумиться над бедным телом этой коматозной женщины, а Жанна уже еле сдерживалась, чтоб не схватить его за плечи и не крикнуть: «Да говори же про дело! Хватит топтаться вокруг да около!» Но она видела, что ему и так трудно. А на кошмарную мумию Жанна старалась не смотреть. Это Клим всё не сводил с нее глаз.

– Я это всё к чему… Ну, ты, наверное, уже сама догадалась.

Глаза у нее мгновенно наполнились слезами.

– Рак? Сердце?

– Нет. Мне сделали снимок сосудов головного мозга. Есть основания опасаться инсульта.

Жанна знала, они как-то говорили об этом, что инфаркта он не боится, потому что, как он выразился, «чик – и готово», но перед инсультом испытывает настоящий ужас.

Бедный, бедный…

– Не плачь, перестань. Это случится не сию минуту. Может, вообще нескоро. Но раз уж таковы мои… хм… перспективы, хочу с тобой договориться. Раз и навсегда, чтобы больше никогда к этому не возвращаться. Пожалуйста, Жабка, не позволяй им оставлять меня в таком вот состоянии. – Он кивнул на кровать. – Мы с тобой никогда об этом не говорим, и правильно делаем, потому что незачем каркать и портить себе радость жизни, но когда-то нужно. Давай один раз проговорим всё до конца, решим, и будем спокойно жить дальше. Поговорим, как зрелые люди – без соплей. Хорошо?

Она кивнула и вытерла слезы.

– Хорошо.

– Когда со мной это случится, не давай им подключать меня к системе принудительного жизнеобеспечения. Я оставлю на этот счет юридически оформленное распоряжение, а ты проследи, чтобы оно было исполнено.

– Прекрасно, ты всё продумал. – Жанна старалась говорить спокойно. – Узнаю мастера планирования. А что будет со мной? Если ты, в каком угодно состоянии, живой и дышишь, это одна история. Если тебя нет – вообще нет, совсем другая…

Спокойно не получилось, голос сорвался.

– Я и о тебе подумал, – сказал он быстро, чтоб она не успела разреветься. – Всё под контролем, Жабка, капитан на мостике. Смерти ты не боишься, я знаю. Ты боишься того же, чего я: остаться одному. Предлагаю решение.

– Ну?

Она смотрела на него наполовину недоверчиво, наполовину с надеждой.

– Решение применимо для обеих договаривающихся сторон. В конце концов, нельзя быть стопроцентно уверенным, что первым чебултыкнусь именно я. – Клим подмигнул. Самое страшное было позади, и настроение у него поднялось. – У тебя, знаешь, такое давление, что еще вопрос, на какую лошадку ставить.