Времени холст. Избранное

Лукин Евгений Валентинович

1989

Сталин с нами

Опыт расщепления сознания

1

В час, когда на войну призывала труба полковаяИ над русской твердыней взошла роковая звезда,Все языки смешались, вся Русь поднялась кочевая,И на Запад пошли, и пошли на Восток поезда.В час, когда наступила пора и прощать, и прощаться,Сын явился к отцу в золоченый кремлевский дворец:«Что мне делать, отец?» – Тот ответил:«Идти и сражаться!».Разве мог в этот час по-другому ответить отец?Но когда на рассвете куранты пробили державно,О пленении сына ему доложил вестовой,Он подумал, что выбыл еще один воин бесславноИз состава полка. И табак закурил золотой.И фельдмаршала, взятого в плен у бойниц Сталинграда,Он менять на бесславного сына не стал, дав отказ,Ибо на полководца, сказал, не меняю солдата.И замолк. И табак золотой в его трубке погас.И стоял вестовой, потрясенный услышанной речью,Но молчал он, задумавшись, не замечал никого.И, казалось, душа содрогалась в нем по-человечьи,Если стоит считать, что имелась

душа у него.

2

Как в двенадцать часов бьют державно курантына Спасской,Он из гроба встает и отряхивает пыль веков.Перед ним спит Москва, и, сверкая во мгле азиатской,Острый месяц украдкой срезает кресты с куполов.Как в двенадцать часов он идет, не спеша, мостовою,Равномерно стучат по брусчатке его кирзачи.Белый китель на нем и фуражка с багровой звездою.Отдают ему честь постовые в железной ночи.И, заслышав шаги, его стража встает по тревоге,И его вестовые вступают во злат-стремена.Реют стяги на башнях и трубы немеют в восторге,Потому что в державе настали его времена.Как в двенадцать часов он на Красную площадь выходит,На гранитную твердь Мавзолея восходит, суров.На торжественный смотр окровавленный маршал выводитЛегионы погибших, но верных до гроба врагов.И шагают, шагают во имя его и во славуЗанесенные снегом Мордовии и Колымы.И товарищи верные рядом стоят по уставу,И приветствуют мертвых центральной московской тюрьмы.И когда о введении полной свободы (посмертно)Он зачитывает совершенно секретный приказ,Замогильную здравицу все выкликают усердноИ куранты над ним бьют последний двенадцатый раз.

1988

Глухарь

Потому что глухарь – предрассветная птица,Бормоча и шепча, выкликает на небо зарю,От молитвы оглохнув, уже ничего не боится,Выживаемость птицы низка, приближаясь к нулю.И когда, уточнив глазомером, таежный охотникПриближается к месту для выстрела – о, посмотри,Как на ели глухарь, колдовского размаха работник,Начинает работу по вызову долгой зари.Так бормочет, так шепчет небесная птица на ели,Так искусно колдует, так заговор свой говорит,Что должна неизбежно оказаться она на прицеле,Ибо это закон, а закон не такое творит.

1987

Два разговора

1

– Откуда ты родом? – спросили и ждут.– Оттуда, где с зорями сеют и жнут,Где кровью за всех и за каждого платят,Где сталь травянистым узором булатят,Где сноп не сломать и недюжинной силе,Где звезды шлифуют на крепком точиле…– Так ты из народа? – смекнули тогда. —Ты дверью ошибся, тебе не сюда.

2

– Что в книге ученой прочел, книгочей?Прочел для ума или так, для очей?– За Мраморным морем, за Белой горойСтрана золотая, в ней град золотой.На рыночной площади бочка лежит,Блаженный мудрец в этой бочке сидит.Он вещею птицей кричит неспроста,Он просит у каждого ради ХристаИ ест только то, что ему подадут.Его горожане Собакой зовут.И все же, живя по-собачьи весь век,Он учит, как должен жить-быть человек.В укор горожанам он солнечным днемПо городу ходит с большим фонарем.«Ищу человека!» – твердит, как тропарь,И светит его одинокий фонарь…– Эк невидаль – этот мудрец сумасброд!У нас полстраны по-собачьи живет,А как по окрестным деревням пойдешь,Не то что людей – и собак не найдешь.

1988

Полустанок

Опять полустанок в снегах Семизерья,Где в темном ольховнике бродят поверья,Где, зычно трубя в златокованый рог,Несется по рельсам железная вьюга,Где светится в центре янтарного кругаДорожный фонарь – одинокий, как Бог.Вдоль линии всюду змеятся сугробы,Меж ними – путейские ржавые робы:Рабочие чистят стальные пути.Здесь смычка земли и лапландского неба,Поэтому столько навалено снега —Ему просто некуда дальше идти.На сером столбе у разбитой калиткиШуршат расписания ветхие свитки,Которые ветер твердит наизусть.Заветного часа течет ожиданье,Но ждущим давно ни к чему расписанье:Его знать не знает окольная Русь.Здесь все по наитию – значит, от Бога:Ольховник и вьюга, судьба и дорога,Здесь каждый живет потому, что живет.Заветного часа течет ожиданье.Когда он наступит? То Божие знанье.Последний петух все равно пропоет.Здесь быстро темнеет да долго светает.Я тоже из тех, кто терпение знает,Я тоже из тех, кто с надеждой глухойГлядит и глядит за границу озора,Где путь обозначен огнем семафора,Где снегом дымятся верста за верстой.. . . . . . . . . .. . . .Когда же промчится железная вьюга,Застыв лишь на миг у янтарного круга,Рабочего люда большая толпа —Усталая, грязная, грозная, злая —Сойдет с полустанка ордою Мамая,Как смерть, молчалива, глуха и слепа.Сошедшим не надо ни рая, ни ада.Они – из железного дымного града,Убогим машинам отдавшие труд,За все заплатившие кровью и солью, —Как призраки, по снеговому раздольюВ колючую темень идут и идут.Вон там, на седьмом километре безверья,Их ждут золотые огни Семизерья,Их лики угрюмы и тяжки шаги.И я вслед за ними, за ними, за нимиИду, ослепленный снегами густыми.Куда же идем мы? Не видно ни зги.

1988

Confessione

О, дайте мне взглянуть на пышный Рим!

Константин Батюшков

Белый

лист, вологодский сугроб,Снеговина раскрытой тетради…Я листаю пустые страницы,И становится холодно мнеОт листов синеватой бумаги,Будто я, сумасшедший, бредуПо бескрайнему снежному полюИли еду на тройке почтовой,Золотые подковы звенят,Запятые летят из-под них,А вокруг ветровые деревни,Горький запах оленьего жира,Зажигает мужик сигарету,И верблюд полыхает в снегу,И горит пирамидный Египет,И дымится за пальмами Рим,Где кошницы с душистой травою,Где тимпаны гремят без концаИ хоругви колеблются в сини,Умирает божественный Тасс,Телеграф передал в КапитолийЛебединое слово его:«Я сражался с дронтгеймским солдатомИ, железом ступню окрыляя,Я стремился сквозь пепел и вьюгуНа верблюде к арабской твердыне,Но далекая русская деваВсе равно презирает Гаральда,А мужик из оленьего жираНе дает мертвецу прикурить!».Тут потухла моя сигарета,Ветром перелистнулась страница,Опрокинулся синий сугробНа моем деревянном столе,Тихо поворотилась дорога,Не сворачивая никуда,Оказалось, я еду назад,Золотые подковы звенят,Запятые летят из-под них,А вдали пламенеют крестыВологодского храма Софии.

1994

Волхвы

Потому что приблизились смутные дни,Наступила глухая пора волхований,И безумных пророчеств желали одни,А другие бежали любых толкований.О заморских державах что ни говори,Но в России, сцепляющей Запад с Востоком,Наблюдающей две равнозначных зари,Основания есть доверяться пророкам.И когда, помолившись, Борис ГодуновВ одночасье замыслил подняться на царство,Для совета позвал чужеземных волхвовПод предлогом волнения за государство.И волхвы, царедворцу отвесив поклон,Ожидали со страхом и гнев, и невзгоды,Но спросил Годунов: «Кто приидет на трон?Назовите мне имя его, звездочеты!».И тогда звездочеты, что небом клялись,Торопливо забыли о небе и чести,Ибо все, как один, прошептали: «Борис!»,Не взглянувши на формулы русских созвездий.И за то, что они так в угоду вошли,Напоили вином, одарили алмазом,А потом, как собак, на пустырь сволоклиВ соответствии с тайным боярским наказом.Их забили до смерти жердьем батыри,Дабы слух о волшбе не пошел ненароком,Потому что в России, что ни говори,Основания нет доверяться пророкам.

1989

Начало

У самого синего моря,У самого синего небаЕсть остров соснового звонаИ тихих ракитовых слов.Кругом дремота древостоя,Убогое топкое времяДа северо-западный ветерНад Синусом Финским летит.И только орел поднебесный,Ровесник библейского часа,Пространство крылом измеряетИ время крылом золотит.Кружится над островом звонким,Над островом звонким кружится,И реет на царскую руку,И руку до крови когтит.Рука исполняется мощью,Рука исполняется силой,Рука исполняется медью,И медь по суставам течет.И город встает под рукою…

2001

Застольная беседа с действительным статским советником Гавриилом Державиным

Един есть Бог, един Державин.

Гавриил Державин

Шекснинская стерлядь, и щука с пером голубым,Какой-нибудь лимбургский сыр примечтаются сдуру —И вот уже кубок искрится вином золотым:Действительный статский советник не пьет политуру.Река по туманным болотам струит временаИ в пропасть уносит обломки горящего царства,Да только вода в ней от крови невинной краснаИ водоворот синеват от чужого коварства.Сегодня для русских Эзопа язык как родной:С улыбкой не скажешь про истину, что охмурила,Поэтому и разговорец почти что пустой:– Ну что, брат Евгений?– Да так как-то все, брат Гаврила!В Румянцевском садике флейтовый свист снегирей:Кому – ярлыкастая брань, а кому – переклич молодецкий.Есть ценник на памятной злат-табакерке твоейИ нет, слава Богу, на лире твоей мурзамецкой.А в праздник над крепостью гром с серебром пополамГремит от турецкой луны до крестов монастырских.Палит и палит артиллерия по воробьям,Прицеливаясь в самозванцев (подсказка – симбирских!).Но словом алмазной резьбы не гранят обелиск:Сегодня победы – по ветру, а славу – на сплавы.Куражась в кружалах, поэты спиваются вдрызг,Покинув забрало, идут на бульвар Ярославны.Ах, белая скатерть, ах, черный грузинский коньяк:«Табэ – половина, и мнэ, дарагой, половина».А любо на стол уронить стопудовый кулак:«Един есть Господь, посему и держава едина!».«Служить самодержцу, что Богу служить, господа!И злат-табакерку не стыдно принять по секрету…»Вздыхает Фелица: «С пиитами просто беда —Притворных навалом, одначе придворного нету».Заглазно, заушно не рай предрекали, а крах:«Царю да царице нейти сквозь игольную прорезь».Над синею пропастью Русь удержал Мономах,Над синею пропастью вздыбил ее Медный Конязь.Гвардейский поручик: «Ужо, – восклицает, – ему!».Звенят на плечах золотые подковы сомнений.Полцарства – в огне, а другие полцарства – в дыму.– Ну что, брат Гаврила?– Да так как-то все, брат Евгений!Шекснинская стерлядь не плещется в мутной воде,Спешит в балаганчик народный трибун и наветник.Стихов не читает никто, никогда и нигде.И пьет политуру действительный статский советник.