Временно
Шрифт:
– Я не люблю тебя, – совсем легко и громче, чем хотелось бы, произнес мальчик Жа. Асса сонно кивнула в свою настенную сторону и засопела.
Жа лежал и смотрел на окно. То, что происходило за ним, его не волновало. Теперь то, что было его собственным окном, выстроилось в его голове большой энциклопедией в картинках с листами из дневников, забытых на горячих чужеземных парковках и одиноких лавочках в страшных дворах Ростова и Мытищ. Кролики бегали по ним своими пушистыми лапками, гадили совсем как люди на любимые и плохие, но оттого не менее ценные воспоминания чистейшего бытия тайного для
Вот мальчик уже целует мочки ушей еще незнакомой ему Ассе на велопарковке у хорошего, но не очень, бара. Она слезится от восторга и глупости, а потом произносит свое имя:
– Асса.
– Я так и подумал, – врет Жа и допивает свой двойной. Точнее, уже к тому моменту половинчатый.
Глаза Ассы умны и дивно тихи для голубых глаз любого из живущих тут, и не очень тут, и не совсем живущих, человека.
– У вас такие голубые глаза, почему вы ими не пользуетесь? – выпил Жа.
– Я их обычно дома оставляю или закрашиваю тенями, а сегодня вот с собою прихватила и смотрю вокруг – даже ночь теперь ясна и красочна. Это потому, что вас встретила.
Так бы она и ответила мальчику, если бы хотела ответить. Но Асса была умна и лишь пожала плечами.
Жа прикончил свой половинчатый и полез в нагрудный карман. Маленькая крышечка оранжевого цвета туго и с хрустом далась.
– Пиво! Это мое любимое, я его в поездах пью, когда еду к маме домой – в город сгущенки и тюрем. Я вообще девушка дурная, пиво люблю, а вино не люблю. Оно кислое, как ноябрь. Мне больше нравится, когда сладко и прохладно.
Напиток вспенился, и выполз к горлышку пузырек, округлый, как голые коленки Ассы.
– Похоже на купол планетария, – выдохнула Асса.
– Лопнул, – сказал Жа и присел на бордюр, чтобы лучше рассмотреть ее коленки под увеличительным стеклом бутылки. – И правда, как звездный купол, только вместо звезд – родинки.
– Вы не нравитесь моим друзьям. Тем, с которыми я пришла.
Асса присела рядом и опустила свои руки на бутылку. Так они впервые прикоснулись друг к другу, неловко обнимая увеличительный напиток.
Мальчик молчал. Она глотнула, голубые глаза в темноте стали еще ярче, куртка тихонечко распахнулась, и Жа увидел, как дышит она полной грудью, легко влюбляя в этот сладкий звук, похожий на стук колес поезда, который вез захмелевшую Ассу и еще каких-то экологов и майоров в город сладкого и горького. Целый дом, целый город, всех их, незнакомых и пьяных, простых, вез ее стук. Пар изо рта Ассы струился в одну сторону – в сторону мальчика. Он решил, что это хороший знак.
– А вы никогда не думали о том, что 31 августа – это как вечная смерть, это как ад, в который страшнее всего засыпать, чтобы потом проснуться, – смотрела на свои руки Асса, стараясь не глядеть мальчику в глаза.
– Вы не хотите сегодня засыпать?
– Это не поможет. Она все равно придет и переведет стрелки на завтра, – вдруг посмотрела вверх цыганской красоты девочка.
– Все равно, – улыбнулся Жа, и больше ничего в них от слов не осталось.
***
7:02
– Ну, и почему вы не спите, дорогой мой, в выходной-то день в такую рань, да еще и с такой девушкой под боком? – Время Станиславовна шагала по комнате на цыпочках, боясь опрокинуть утро, что бултыхалось в серых глазах мальчика.
– Время
– А я – нет и себя как раз имела в виду. Чего меня тревожите, я отдохнуть от вас хотела сегодня и всегда.
Она встала у окна, протерла его своей безымянной рукой и присмотрелась в детские воспоминания. Только в чьи, не могла понять она.
– Да, я спросить хотел: а правда, что 31 августа – это как ад или долгая и мучительная смерть? Или у вас там другие законы? – Жа глядел ей в спину со смущением, будто глупость обволокла его с ног до головы и опустила носом в варенье приторных слов.
– Милый ты мой, дорогой. У нас графики высшая инстанция составляет, это к ним вопросы, но они все равно не ответят, даже если лично спросить, что вам не позволено. 31 августа в каждой стране разное. В Сибирях ты его и от января можешь не отличить, как и в Африках. Тут есть некоторые тонкости. – Время Станиславовна вообразила на себе эти тонкости. Жа испепелил их глубоким вздохом.
– А в чем тогда, собственно, смысл? – произнес мальчик.
Время Станиславовна положила тяжеленную голову ему на колени и отвернулась. Девятиэтажный дом ее мыслей еле выдерживают ноги мальчишки, несколько слоев краски трескаются в ту самую минуту, штукатурка в квартире ниже этажом сыпется на пол удивленному поэту. Поэт подирает зад и идет звонить в ЖЭС.
– В том, что я – мучительная и долгая в любой из дней в году, вот в чем смысл, – произносит наконец Время. – Вы просто можете этого не заметить. Я покажусь вам быстрой – и вы сразу обвините меня в незаметности и вранье. А я ведь не лгу никогда, по контракту не позволено. И я на самом деле очень долгая, как чувство совести.
– И для всех – одинаковая?
– Для всех, только все по-разному не умеют чувствовать.
Глубокие морщины на теле безвечной дамы прячутся под ламповым светом. Она встает, и рушится малюсенькая стена в туалете соседа снизу. По телефонным линиям пробегают удивительные и грязные слова. Жа их не слышит.
Окно открыто, и ветер убаюкивает старые, седые волосы, которые Время Станиславовна так тщательно расчесывает перед зеркалом. Белесые глаза улыбаются пустоте, в них есть все то, что будет напоминать однажды. Мальчик старается подсмотреть, что же она там видит, в зеркале? Та догадывается, что мальчонка затеял, и невкусно качает головой. Жа, прибалдевший, как только что политый цветок, от наслаждения высвобожденных своих колен и кромешного холода, берет за руку до того неприкасаемую, спящую Ассу, и та дергается во сне, хмурится, сопит. Слюнка от ее сна спустилась на подушку, та уже совсем мокрая. Наверное, тяжелый сон, а может быть, совсем наоборот?
– Можно вас попросить, Время Станиславовна, чтобы окно так и оставалось запотевшим, пока она не проснется? – вздрогнул взгляд малыша.
– Не могу, не положено. Погода Андреевна сегодня включает отопление на утро. Через пять минут все исчезнет.
Жа встал с кровати и подошел к окну. Пальцем стал водить круги и хороводы на маленьких мутных глазках и спинах его с Ассой любви. Точнее, чувства любви. Он не умел рисовать, поэтому провел пальчиком горизонт и сделал себе большой кусок моря, до самого пояса, а на поверхности собрал несколько кораблей из оригами и пустил их в кругосветное оконное плавание. Когда станет теплее, они уплывут далеко, туда, где небо, то есть за окно, то есть туда, где живут люди. Зачем ему люди? Станет холоднее. А потом кораблики вернутся, когда произойдет в этой комнате еще одна любовь.