Временно
Шрифт:
У моей матери был парень-сапожник, который починил всю ее обувь, а затем и мою. Еще был высокий парень. На самом деле роста он был скорее среднего, но сажал меня себе на плечи и катал по гостиной, а я боялась, что ударюсь головой о потолок.
— Раньше у меня был парень повыше, но теперь самый высокий — этот, — говорила мать, — а до этого он был пекарем.
Ее пекарь носил нам свежие, горячие багеты каждый день, несмотря на свой новый высокий титул.
— А что случилось с самым высоким парнем? — спрашивала я.
— А его больше нет, — отвечала мать и отводила глаза, и я понимала, что тема закрыта.
Ее ученый парень был моим любимым. Он дарил мне
— Иногда парни уходят, — говорила мама, — всех парней твоей бабушки призвали в армию, в один батальон. Они ушли и не оставили после себя ничего. — Она вертела в руках стакан, точно гончар горшок. — А прабабка твоя была больше по девушкам.
По воскресеньям мы ходили в парк. Там парень-битник моей матери играл на бонго под деревом. В выходные с ее парнем-хиппи мы собирали одуванчики и плели мне венки. Парень-продавец, который торговал с лотка на улице, всегда оставлял для нас что-нибудь вкусненькое — и соленое, и сладенькое. Рогалик и пакетик кешью в меде. Пилот рассказывал о полетах, ремнях безопасности, маленьких бутылочках с алкоголем (вот таких вот маленьких!) и расстоянии между землей и самолетом (вот таком большом!). Просто огромном. Мы лежали на земле, вытянувшись во весь рост, и смотрели на самолеты, которые казались нам игрушечными: маленькие пластиковые жужжалки на фоне яркой небесной синевы.
— Я выйду замуж за Международную космическую станцию, — говорила я.
Но мать отвечала:
— Ну уж нет, мы так не поступаем, — имея в виду брак.
Иногда в нашем доме даже повернуться было негде. Три человека: шесть рук, шесть ног, шестьдесят пальцев, бесконечное число волос, пор, мечтаний. Но я очень любила оставаться с матерью вдвоем. Мне нравилось, когда парни устраивали перерыв. «У нас небольшой отдых», — говорила она, ни к кому не обращаясь и не ожидая ответа. Мне нравилось обедать вместе с ней за кофейным столиком. Она забирала свою тарелку с большого обеденного стола и устраивалась за маленьким. Тогда я тоже брала свою тарелку и следовала за ней. Мы ставили наши тарелки на кофейный столик, подвигали его поближе, так, чтобы он касался коленей. Под ним была небольшая полочка, куда мы ставили наши высокие стаканы с напитками. Так мы и ужинали, только вдвоем, точно кроме нас больше никого не было в целой Вселенной.
— Так-то лучше, — говорила мать.
Когда по ночам было тепло, она оставляла окна открытыми, и легкие листочки кружили по кухне.
Иногда мы убирали тарелки, но совершенно забывали про стаканы, которые затаивались на внутренней полочке и скапливались там в течение нескольких дней.
А мы так и оставались вдвоем. На пустом обеденном столе мы раскладывали вещи. В самом дальнем его углу я громоздила свои книжки. Писала и рисовала в своем собственном углу, поджав ноги. Осенью на спинке стула, на котором обычно сидел парень-сапожник, я вешала теплую куртку, а зимой — еще и шарф. Материнская сумочка всегда висела на спинке стула битника, а пакет с мусором — на спинке стула парня-пилота. В такие времена мы не пользовались мусоркой. Мы даже не подметали и не мыли полы. Мы совершенно забывали о всякой уборке и даже не пылесосили нашу маленькую квартирку, в которой обитали
По субботам мы даже не одевались. Так и ходили по дому в пижамах, пока не наступал вечер и не нужно было снова идти спать. Окна покрывались инеем, и я представляла, будто наш дом — маленький корабль, затерявшийся в ледяном океане и ставший островом. А потом вновь начиналась возня, по мере того, как снег таял, в доме нарастал шум, появлялись люди, парни — один за столом, другой возле телефона, жизни сливались и пересекались, разбегались и текли параллельно. Закипали домашние дела, появлялись какие-то новые задачи и новые работы.
Моя мать подменяла статую Свободы, скульптуру Фемиды в суде, даже мэра. На этом посту она выступала с речами в защиту всех, кто работает на временных работах, всех, по всему миру. Она часто подменяла собственную мать и мать своей матери, и даже свою бабку. Она занималась проверкой фактов и находила, что многие из них рифмуются. Моя мать даже подменяла фуникулер. Растягивалась между берегами, собирала в подол туристов и доставляла их туда или обратно. По крайней мере, она мне так рассказывала.
Такова была ее жизнь. Больше, чем просто жизнь. К концу дня она так уставала, что едва находила силы, чтобы рассказать мне вечером сказку.
— …и розовые стикеры, на которых записывали, что происходило в общем, в частности, в подробностях, Пока Тебя Не Было.
Она медленно отступала в коридор, закрывала дверь поплотнее, уже не оставляя полоски света для меня.
Она взяла меня с собой, чтобы я тоже начала работать.
Я заполняла календарь задачами, потом вычеркивала их.
События заполняли мой ежедневник в кожаном переплете, но ни одно из них не повторялось.
Мой кожаный ежедневник как нельзя лучше подходил к моей кожаной сумке, которую я купила на первую зарплату. Я держала ее у груди, точно песню, и сжимала обеими руками там, где ее ремень сжимал мои легкие.
Однажды в выходной я решила навестить мать и встретила дома ее ученого парня, он сидел на ковре и читал журнал. Он вернулся гол как сокол. Он так ей и говорил: — «Я гол как сокол». Это звучало как жалоба. Я же жаловалась на мир в целом, на то. сколько всего нового я узнала о нем, но это все было внове только для меня. И важно было делать вид, будто все это не так уж и важно. Важно было только произвести впечатление. Так что я держалась высокомерно, смотрела в сторону и совершенно игнорировала его самого, моего любимого старого друга, и его книги.
— Я столько знаю о мире! — проговорила я.
— Расскажи мне! — попросил он.
— Ты не поймешь, — ответила я, ушла в комнату и захлопнула за собой дверь.
Я так и заснула прямо поверх одеяла. Проснулась минут через сорок, с высохшей на щеке слюной, он уже ушел. Только оставил мне новую стопку книг.
В свою новую квартиру я купила раскладной диван со съемным матрасом и подняла его по лестнице. Тогда же я встретила своего первого — самого любимого — парня. Мы встретились в продуктовом магазине, он шел в сиянии неоновых ламп и толкал перед собой тележку, полную всяких продуктов. Это означало, что он умеет готовить. Он выкладывал покупки на стойку самообслуживания, и та пищала и свистела, как будто бы подтверждая нашу встречу. Это звучало точно музыка, мелодия нашей встречи, зашифрованное послание небес. Плечом к плечу мы несли свои покупки, пока не оказалось, что я пришла в его квартиру вместо своей.