Время Алексея Рыкова
Шрифт:
Впрочем, слово «старый» к их возрастам неприменимо. Пятеро самых старших из них (Ленин, Цюрупа, Красин, Нариманов и Чичерин) в 1923 году едва перешагнули пятидесятилетний жизненный рубеж. Половина (12 человек) находилась в сорокалетием возрасте: только что в него вступили Зиновьев и Каменев, сорокадвух-сорокатрехлетними были Рыков, Орахелашвили, И. Смирнов, Томский, сорокачетырехлетними — одногодки Сталин и Троцкий, сорокапяти-соро- кавосьмилетними — Брюханов, Петровский, Дзержинский, Калинин. Немалой (8 человек) была и группа тридцатилетних. В их числе наиболее молодыми являлись Червяков, Чубарь и Молотов (тридцать один — тридцать три года), тридцатипяти-тридцатисемилетними — Бухарин, Куйбышев, Сокольников, Рудзутак, Шмидт.
Каждый из них рано начал активную революционную деятельность —
Само возникновение и рост в последние десятилетия XIX века и в начале XX этого нового для российской действительности явления — профессиональных революционеров — было одним из реальных подтверждений неотвратимости близящихся коренных перемен в действительности, зреющей социальной бури. Если в 60-е годы XIX столетия Александр Герцен мог только предвидеть её, писать о «будущей буре», то на исходе столетия Максим Горький уже явственно ощутил вихревое дыхание революции: «Буря! Пусть сильнее грянет буря!»
Когда прозвучали эти слова, 17-летний Алексей Рыков уже сделал свой первый шаг навстречу буре — стал революционером, что бесповоротно определило весь его жизненный путь. Конечно, как и у всякого человека, этот путь был индивидуален, имел свои, только ему присущие черты и особенности.
…1 марта 1881 года в погрузившемся в вечерние сумерки центре Петербурга раздались взрывы. Второй из них, произведенный, как говорили тогда, «метательным снарядом», брошенным к ногам Александра II студентом-народовольцем Игнатием Гриневицким, оказался роковым для императора и для революционера-террориста, оба были смертельно ранены. Говоря языком литературных штампов, эхо петербургских взрывов разнеслось по всей стране, докатилось и до нижневолжского губернского города Саратова, его обитателей, в том числе и семьи незадолго перед тем обосновавшегося здесь вятского крестьянина Ивана Ильича Рыкова.
В ней только что произошло прибавление — пятый ребенок. В метрической книге саратовской Вознесено-Горянской церкви появилась запись о крещении младенца Алексея, родившегося 13 февраля 1881 года у православных крестьян Ивана Ильича и Александры Стефановны Рыковых [3] . Впоследствии, став уже взрослым, Рыков будет несколько скептически относиться к дате и месту своего рождения, полагая, что они записаны, возможно, неправильно, так как не исключалось, что отец не успел оформить новорождённого на месте, где жил до переезда в Саратов. С раннего детства оставшись круглым сиротой, Рыков, естественно, не мог выяснить непосредственно у родителей все эти обстоятельства.
3
К тому времени в их семье росли сын Иван (р. 1867) и три дочери — Клавдия (р. 1874), Лариса (р. 1876) и Фаина (р. 1879). После Алексея родился ещё один сын — Аркадий, умерший молодым, едва ли не сразу после окончания гимназии.
Его другое возможное место рождения — слобода Кукарки Вятской губернии (ныне город Советск Кировской области), где отец занимался земледелием, проще говоря, был обычным крестьянином. Как и во всякой слободе, здесь жили и мещане. И здесь же — бывают такие совпадения — девять лет спустя (в 1890 году) у мещанина Михаила Скрябина родился сын Вячеслав, который в детстве «играл на скрипке, и весьма недурно, с большой, — как отмечал биограф, — силой чувства и выразительности», и который в зрелом возрасте сыграл под фамилией Молотов одну из ведущих ролей в сталинском ближайшем окружении, сменил в 1930 году Рыкова на посту главы правительства
Иван Ильич Рыков был обычным и в то же время не совсем обычным крестьянином. Надо полагать, он принадлежал к той части «мужиков», которые не смирились с судьбой, обладали жизненной энергией и стремились вырваться из нелёгкой доли. Сначала он пытался это сделать на убогом крестьянском наделе, затем, когда в пожаре погибли скот и урожай, решил испытать судьбу в городе, перебрался в Саратов.
Будучи человеком относительно грамотным, он пристроился здесь на какую-то службу, но неудачи его не покидали. Вскоре, в 1886 году, умерла жена. Иван Ильич женился вторично и предпринял ещё одно усилие «выбиться в люди», стал мелким торговцем. Очевидно, он пытался заняться торговопосреднической деятельностью, нередкой для тогдашнего Саратова — крупного центра хлебной торговли и мукомолья. Эта деятельность оборвалась внезапно. Будучи в 1890 году по торговым делам в Мерве, Иван Ильич умер от холеры, которая периодически выкашивала среднеазиатское население.
Позже в биографиях Рыкова будут писать: «Выходец из крестьянской среды». Формально это правильно и вместе с тем почти ничего не говорит о той действительной атмосфере семьи, в которой закладывались предпосылки формирования будущего революционера. Дело не просто в том, что его родители стали горожанами, стремясь выбиться в мелкобуржуазный, как говорят сегодня, слой городского населения, Иван Ильич скорее всего понимал значение для этого образования. Во всяком случае, из его шестерых детей почти все стали людьми образованными. Старший сын — Иван — «выучился на врача», родившаяся следом за ним Клавдия — «на фельдшерицу». Оба они впоследствии погибли в борьбе с эпидемиями во время гражданской войны. Двое следующих — Фаина и Алексей — также получили образование и ушли в революцию.
Примерно за четверть века до того демократ-шестидесятник Николай Шелгунов, характеризуя появление в пореформенной России интеллигентов-разночинцев — людей «разного чина», выходцев из низших социальных слоев, — точно подметил, что они представляют собой поднимающуюся кверху часть народа, имеющую в нем свои корни. Понятно, со времени Шелгунова к 80—90-м годам XIX века, о которых сейчас идёт речь, многое переменилось. Тем не менее сказанное им в своей мере приложимо к младшему поколению семьи вятского крестьянина и неудачливого саратовского горожанина Ивана Рыкова. Стремление «подняться кверху» определило путь к учению, достижению «положения» посредством получения образования, а нелегкость этого пути, который нужно было преодолеть в борьбе за повседневное существование, рассчитывая только на собственные силы, способствовала жизненной закалке и, что немаловажно, сохранению связи со «своими корнями».
После смерти отца младшие Рыковы оказались в тяжелом положении. Судьба девятилетнего сироты гимназиста Алёши могла оказаться драматической, если бы не поддержка старшей сестры Клавдии, которая к тому времени устроилась в саратовскую контору Рязано-Уральской железной дороги. Впрочем, уже с тринадцати лет гимназист-пятиклассник начал прирабатывать уроками, а два года спустя такой приработок обеспечил ему самостоятельное существование.
Конечно же, на платное репетиторство («уроки») брали не всякого гимназиста, тем более тринадцатилетнего. Молодой Рыков учился на пятерки. Хотя саратовская мужская гимназия и относилась к числу старейших (она была основана в 1820 году путем преобразования возникшей ещё в 1786 году школы, в которой позже обучались главным образом солдатские сыновья — кантонисты, находившиеся на казённом обеспечении), вряд ли она выделялась среди других провинциальных учебных заведений такого типа; как и все они, гимназия несла на себе печать казёнщины. Тем не менее в её стенах Рыков получил основательное общее образование, грамотность, знание языков, увлеченно занимался математикой, физикой, естествознанием. Возможно, именно это привело его к раннему (в двенадцатилетнем возрасте) разрыву с религией — поступку в наши дни вроде бы естественному, а по тем временам далеко не заурядному, тем более что он означал неприятие основного мировоззренческого предмета гимназического образования. Конечно, при этом внешний декорум сохранялся: сдача экзаменов по закону божьему была неизбежна.