Время Анаис
Шрифт:
Уже со вчерашнего вечера Бош по-настоящему стал узником. На набережной Орфевр он не сомкнул глаз, но в Сантэ, тюремной больнице, его поместили в камеру — одиночку, ознакомив с местными правилами, как это бывает с новичком, пришедшим в лицей.
Поднявшись, Альбер заправил постель, прибрал в камере. Потом за ним пришли и вместе с другими задержанными отвели в тюремную карету.
И вот снова Дворец правосудия. Он прежде и не представлял, что эти мрачные здания заключают в себе целый мир. Когда-то из любопытства он зашел в камеру
Сегодня обстановка совсем иная. Прежде чем ввести в помещение, с него сняли наручники, а конвоир-полицейский остался у двери.
Помещение чем-то напоминало школьный класс. Помост, на нем вместо кафедры стол, два стула, доска, свернутый в рулон экран для демонстрации диапозитивов.
Словно ожидая начала урока или конференции, в зале сидели, переговариваясь, человек десять: большинство, несомненно, студенты, а двое, лет пятидесяти, вероятно, коллеги профессора — такой важный вид они на себя напустили.
— Садитесь, господин Бош.
Профессор знал его фамилию, Альбер же не знал, кто перед ним. Он все ждал, когда к ученому мужу обратятся по имени, но напрасно: присутствующие называли старика «господин профессор».
— Прежде всего вы должны расслабиться и чувствовать себя как дома.
Одно обстоятельство досаждало Бошу: мощная лампа, направленная ему прямо в лицо, больно резала глаза. В остальном все было терпимо. Здесь он наслаждался чувством безопасности, зная, что никто не заставит его говорить то, чего не захочет сам. А может, он еще и заговорит. Там будет видно. Принимать то или иное решение он не торопится.
— Вы знаете, почему вы здесь находитесь?
— Да, господин профессор, — отчетливо ответил Альбер.
Он к месту упомянул ученое звание этого господина, чтобы показать, что готов начать игру.
— Не сообщите ли об этом сидящим здесь господам?
— Я нахожусь здесь с целью проверки моей вменяемости.
Слова его звучали более осмысленно, чем во время встреч со следователем, комиссаром или даже инспектором из Орлеана.
— Каково ваше личное мнение на этот счет?
— Я убежден, что нахожусь в здравом уме и твердой памяти.
— Расскажите нам о вашем отце. Он жив?
— Скончался семь лет назад.
— Причина смерти?
— Уремия, по словам врача из Гро-дю-Руа. Мой отец был инвалид войны. В 1918 году ему ампутировали руку.
— Какие заболевания, помимо этого, он перенес?
— Никаких других.
— А ваша мать?
— Три года назад ее оперировали по поводу рака груди, ничем другим она не страдала. У нее есть родители, живут вместе с ней.
— Братья или сестры у вас имеются?
— Есть сестра. Насколько мне известно, кроме коклюша она ничем не болела.
— У нее
— Двое. Вполне здоровы.
Бош понимал, что все это мало интересно для профессора, такова принятая процедура, но она позволила установить между ними контакт.
— Чем болели в детстве?
— Краснухой. Еще до школы. Когда мне исполнилось одиннадцать лет, болел свинкой.
— В армии служили?
Ответив отрицательно, Бош покраснел.
— По какой причине освобождены от воинской повинности?
— Сердечная недостаточность. Не знаю точно, как называется эта болезнь.
— Ваш отец к тому времени уже умер?
— Он умер после того, как меня освидетельствовали.
— Врач ваш знакомый?
— Да, мать навестила его.
— Зачем?
— Просила освободить меня от воинской службы. Убеждала, что я единственный кормилец семьи.
— Вы действительно были кормильцем? Иначе говоря, вы давали матери деньги?
Секунду поколебавшись, Альбер понял, что ложью унизит себя.
— Нет. Наоборот.
— Вы знали о ее намерении? Одобряли его?
— Тогда — да. Я сам просил ее сходить к доктору. Мы были уверены, что мэр будет на нашей стороне. Они были дружны с моим отцом, тот способствовал его избранию.
— А потом?
— Сначала я был доволен, поскольку представлялась возможность уехать в Париж. А потом удивлялся, что освобождение от службы в армии оказалось таким простым делом.
— Вы встревожились?
— Да. Я испугался, что и в самом деле у меня сердечная недостаточность.
— К врачам обращались?
— Сначала нет. Не было денег.
— А позднее?
— Обращался. Три года назад. Потом был на приеме у четырех докторов. Они меня обследовали и заявили, что сердце у меня в порядке.
Словно подводя черту, профессор оглядел собравшихся: нет ли у кого вопросов. Потушив о подошву окурок, закурил новую сигарету.
— Расскажите о своем детстве.
— Я уроженец Монпелье. Отец работал главным кладовщиком у оптовика москательных товаров.
— Сестра моложе вас?
— На два года.
— Каков был образ жизни вашей семьи в Монпелье?
— Сначала мы снимали квартиру, но тот период я почти не помню. После рождения сестры переехали в пригород и поселились в небольшом доме. Я стал посещать коммунальную школу. Уже шла война. В городе было много солдат-отпускников и выздоравливающих.
— И это обстоятельство удивляло вас?
— Солдаты? Нет. Не думаю. Ведь отец тоже был солдатом. Мы жили с матерью и сестрой. Часто ездили в гости к бабушке и дедушке, изредка к дяде, брату отца. Он на заводе работал.
— Какого мнения вы были о своем отце?
— Такого же, как и теперь. Это был честный человек. Его любили все. У нас в Гро он был почти так же известен, как и мэр. Во время предвыборной кампании кандидаты прежде всего приходили к нам в дом: отец имел влияние среди ветеранов.